Вот почему, несмотря на разницу в возрасте, Камилла испытывает уважение к лысому. Такие смычки, как у него, не валяются под копытом (и даже под брюхом) у коня. Его лик вызывает трепет. Впечатляет.
Я прекращаю скалиться. Схожу с дистанции. Его престиж несколько пострадал, но он уже восстановлен, исцелён, подкрашен. Он вырастает в размерах! Сверкает огнями! Я снова чувствую в нём шефа, принимаю его верховенство, испытываю радость быть его подчинённым. До сего времени я и не знал, что он существует сексуально. Яйцевидный череп. Его служебное положение делало его орган в моих глазах невозможным. Теперь же я знаю, что оргазм возможен благодаря именно «служебному» состоянию его органа.
Малышка пьёт из бокала её открывателя.
— Ах, притворщик! — фыркает она. — Твой апельсиновый сок такой же крепкий, как и ты!
Босс начинает приходить в себя. Лицо светится снисходительностью и скромностью. Он похлопывает опытной рукой по загорелой ляжке своей ночной спутницы.
— Маленькая доносчица! — шепчет он почти растроганно с модуляцией, в которой сквозит очень скорое вознаграждение.
В эту самую минуту судьба, которая предоставила нам небольшую автономию, появляется в облике и в пёстрой курточке посыльного.
— Один месье хочет вас видеть в приёмной гостиницы, месье! — сообщает он Старику.
— Что ж, — говорит Старик, который хоть и не любит отдыхать, но всё же дорожит своей безмятежностью. — Вы меня извините? — спрашивает он и уходит, не дожидаясь извинений.
Оставшись с Камиллой наедине, я уделяю ей больше внимания. Согласно результатам быстрого осмотра, у этой девочки должен быть ещё тот темперамент!
— Каков? — восклицает она, провожая глазами высокий силуэт моего начальника. — Вы его давно знаете?
— Да, я с ним работаю много лет.
Она вздрагивает и обволакивает меня томным взором газели, утомлённой жарой.
— Вы не шутите? Значит, вы тоже работаете в кино?
Ах, бестия! Для человека, который тысячелетиями не вылезал из своего кабинета, он неплохо владеет приёмами крупного формата, перед которыми девочки определенной категории устоять не могут.
— Да, моя прелесть, — втираю я.
Она начинает с самого срочного, то есть закидывает передо мной ногу на ногу, стараясь, чтобы её пляжное платье открылось на уровне пояса. Её рот тоже открывается, и я вижу розовый кончик языка, которому не занимать просвещённости. Камилла, может быть, и не чемпионка по дегустации, но в том, что касается пронырливого пестика, она, наверное, способна с закрытыми глазами определить национальность и возраст его обладателя.
— И что, в самом деле, Папа — гроза матрасов? — домогаюсь я, снизив голос, чтобы расположить её к настоящим откровениям.
Она кивает.
— Просто дьявол какой-то! — отвечает Камилла. — Такие встречаются не часто. В наше время мужчины начинают печься о своём здоровье, когда им стукнет пятьдесят. Они толкутся в швейцарских клиниках для того, чтобы им сделали какое-нибудь обследование или что-нибудь в таком роде. Когда им проверяют их хозяйство, у них непременно найдут какую-нибудь штуковину, которая барахлит. Избыток холестерола, хлюпающий пузырь, что-нибудь с мочевиной. Так что пожилые накачиваются таблетками, и их ласкун начинает показывать на полшестого. Зато ваш продюсер — самец что надо! Никакого жирка, брюшной пресс тверже, чем пояс «Скандаль», а что касается приятеля снизу… как я уже сказала…
Она опорожняет мой бокал, прищёлкивает языком и шепчет:
— Что за фильмы он снимает?
— В основном детективные, моя прелесть.
— Да, он так и сказал. А вы что делаете?
— Я — директор фильма.
Глаза блестят. Кинематограф приходит в упадок, но не перестаёт гипнотизировать девушек. Он останется в человеческой истории, так же как и сказки Шарля Перро в литературе.
— Когда-то я снялась в одном фильме. В маленькой роли. Что-то про макароны Ронкалли. Повар поливал томатным соусом, а я с наслаждением делала «М-м-м!».
— Но такое тоже надо суметь! — оценил я. — Чем меньше слов в роли, тем она сложнее, потому что говорить должно лицо!
— Именно так, — соглашается она, отложив скромность в сторонку. — Всё было у меня на лице. Я водила подружек в кинотеатр, чтобы они посмотрели на меня. Мы там оставались только на время антракта… Я делала «м-м-м!» и широко открывала глаза. Представляете, мне сразу хотелось поесть макарон.
Снова появляется наш посыльный. У него озабоченный вид.
— Месье, — говорит он, — месье, которого позвал другой месье, хочет вас видеть в большом салоне.
— А мне что остается в этом бизнесе? — волнуется Камилла.
— Стать звездой, может быть, если будете себя хорошо вести, — завлекаю я, трогая её ляжку с тем, чтобы проверить гладкость фактуры.
Контакт интересный.
— Вы попали в хорошие руки, — говорю я, прежде чем уйти. — Ваш макаронный период закончился, девочка.
Я подмигиваю ей в качестве подтверждения и направляюсь к Диру.
Он сидит в клубном кресле, глубоком как речь Мальро. Напротив него на канапе сидит полный светловолосый господин. Его лысина проглядывает сквозь редкие волосинки, как паркет сквозь нити изношенного ковра. У персонажа розовый цвет «Олида́»
[6]
. Его инквизиторский взгляд бьётся о толстые стекла очков без оправы. Он курит толстую сигару «Давидофф» с жадностью телёнка, терзающего вымя своей маман. На нём брюки из серой фланели и голубой блейзер, нагрудный карман которого украшен британским гербом. На гербе изображён единорог, пронзивший своим рогом моток шерсти, которую прядёт лев. Обоих животных окружает следующая надпись: «Всё, что осталось от меня и моей империи».
— Позвольте представить вам комиссара Сан-Антонио, самого лучшего из моих сотрудников, — говорит Папа, пытаясь снискать моё расположение после шокирующих откровений малышки Камиллы.
— Хо, хо! — ворчит человек поверх своей сигары.
Он колеблется и протягивает мне пухлую руку настолько благосклонно, что я удивлён, не обнаружив монетки в своей ладони после нашего рукопожатия.
Мужчина лёгкого поведения продолжает представлять:
— Дорогой Сан-Антонио, это мой друг Оскар Абей, президент-гендиректор известной круизной компании «Паксиф».
— О, хорошо, — отвечаю я наиглупейшим образом в мире.
Вы не находите странным то, что П. Д. Ж.
[7]
круизной компании носит имя Оскар Абей? Честно говоря, такое бывает только в моих книжках. Вот по этой причине, вероятно, некоторые упорно не принимают их всерьёз. Они меня отвергают, эти тухляки. Ругают меня. Сан-Антонио? Фу! Какой вульгарный, какой пошлый! Пишет сально, тиражирует сильно. Испытывает наше терпение! Бывали случаи, когда от его книг разыгрывалась крапивная лихорадка. Моя проза инфекционная, она вызывает понос у тех, кто страдает запором. Через неё надо перешагивать, даже обходить стороной, если есть время. Сжигать эту еретичку. Стыдить тех, кто продолжает её потреблять. Бойкотировать. Бойскаутировать. Клеймить. Да и что это за персонаж? Он вообще-то «за» или «против»? Что у него в голове? Он, случаем, не экстремист? Я вам скажу, у него просто мания убивать своих героинь и боготворить свою мамочку. Всё очень просто: он даёт в глазок, ваш прекрасный комиссар. Шевалье луны! И потом этот бзик давать нелепые имена своим персонажам: братья Алекс Терьер и Ален Терьер, к примеру. На что это похоже? Он весь состоит из стёба, этот Сан-А. Карать его, кастрировать (когда будет ехать через Кастр, он не проскочит!). Обложить предписаниями, принять меры (мерки пусть его портной снимает). Выслать его, вымарать касторовым маслом. Надо осушить его ручку. Написать на него донос. Объявить непотребным. Устыдить в том, что он существует. Выхолостить его стиль, чтобы он прекратил множить свои доморощенные неологизмы, этот разрушительный нарушитель! Поставить его в серый ряд послушных, покорных. Научить его спрягать глагол «идти», этого паршивца, который всё время ставит ловушки. Пусть он склонится! Пусть смирится! Пусть говорит «Мой гениальный» вместе с остальными. Пусть он пялится на баб не больше двух раз в неделю, по-буржуазному. Пусть ходит в церковь и в цирк. Короче, пусть перекуётся: расчленяйтесь, мы вас подождём!
