С ума сойти, сколько внимания требуется для бедных. В некотором смысле, когда им строят жильё, его продумывают ещё больше, чем для богатых. Трудно поверить, что существуют такие мрачные цвета, такие невзрачные материалы, такие оскорбительные формы, такое тусклое освещение, такие неудобные удобства.
Стиль деморализует. Апофеоз унижающей серости.
Представьте себе большое помещение без иллюминаторов, уходящее вдаль, стены покрыты эмалевой краской неврастенического серого цвета, голые лампочки, закрытые сеткой, напоминающей маску фехтовальщика, холодные кушетки с покрывалами цвета ослиной мочи, заводские шкафчики для одежды, тюремные умывальники, металлический пол, декорированный рядами заклепок, как будто прыщами.
Кафка! Преддверие печали.
Юнги покидают нас с усмешками.
Мы складываем багаж посреди помещения и смотрим друг на друга с тоской в глазах. Старик гладит лысину кончиками пальцев.
— Друзья мои, — говорит он, — наше путешествие превратилось в фарс. Давайте забудем о неприятной стороне и будем помнить о смешной. Директора компании «Паксиф», как вы сами видели, травмировали эти новые исчезновения. Его настроение вылилось на нас, и нам следует простить ему эту грубость. Завтра нам предстоит остановка в порту Малага, мы покинем «Мердалор» и вернёмся во Францию.
— Не согласен, патрон, — шепчу я тоном, не принимающим возражений.
— Вот как?
— Перед нами стоит задача, господин директор. Где бы мы ни находились, в первом классе или в мазутном трюме, мы её выполним. Крысы, похоже, бегут с тонущего корабля. Мы не крысы, а полицейские, и мы узнаем тайну «Мердалора».
Старик рыдает. Захлебывается. Голос треснул. Связки надорвались.
— Сан-Антонио, — крякнул он, ибо у него даже не было сил каркнуть. — Мой мальчик! Мой ученик! Мой последователь! Мой преемник! Моё дело! Моё творение! Я не ждал от вас другого! Сколько достоинства! Какое мужество! Какая решимость! Профессиональная гордость! Как это человечно! Браво! Великий поступок! Красиво! По-французски! Спасибо! Я склоняюсь перед вами! Отдаю вам честь!
Он показывает на кушетки, выстроившиеся вдоль стены в два этажа.
— Я с вами! Среди вас! Я веду вас по жизни! Дышу с вами одним воздухом! Да, мы узнаем правду, всю правду, ничего кроме правды, я поднимаю правую руку и говорю вам: клянусь! Мы осмеяны? Нет! Никогда! Да здравствует французская полиция!
Мы укладываем спать Мари-Мари.
— Если вы будете чесать языком еще долго, говорите потише, мальчики, — умоляет она. — Я ничего не понимаю в вашей белиберде, но я хочу поспать не как на вокзале Сен-Лаго!
Её требование законно, и мы все как один понижаем тон.
Росс спрашивает:
— На какой кушетке вы будете спать, сэр?
— На какой хотите, — отвечает Папа.
— Прекрасно, сэр. Если вы ничего не имеете против, мы возьмём самую дальнюю от двери, а я позволю себе занять ту, что внизу, чтобы быть рядом.
Но мы и не думаем ложиться. Сначала — военный совет под занавес. Теперь мы работаем уже не абстрактно, не по рассказам о том, что было раньше. У нас есть наработки, самые свежие, чтобы кинуть на зуб.
— Что ж, — шепчет Босс. — Давайте обсудим последние события.
Он поворачивается к Гектору и обращается к нему тоном, в котором исчезло презрение. Беда объединяет, иногда…
— Расскажите нам об исчезновении помощника капитана. Во-первых, знали ли вы его, ведь вы уже побывали на этом корабле раньше?
— Нет, — отвечает Гектор. — Я не знал его по той причине, что он новенький на борту. Сегодня вечером я рыскал в туристическом классе, и в это время мне сообщили, что помощника нигде не могут найти. Была как раз его вахта. Он не появился на мостике, и капитан распорядился отыскать его. В его каюте было пусто. Заглянули в кают-компанию, затем объявили по радио о том, что его срочно хотят видеть на мостике…
— В самом деле, — подтверждаю я, — я слышал.
— Он так и не появился, — продолжает Гектор. — Видя, что произошло новое исчезновение, я поднял на ноги свою поисковую бригаду из шести молодых энергичных матросов. И так же, как в случае исчезновения синьора Паоли Сассали, мы осмотрели все каюты, я повторяю: все! Пусто! Пусто! Пусто!
— Только каюты?
— Нет, конечно, другие места тоже: санчасть, гимнастический зал, командный отсек…
— А сюда вы тоже заходили?
— Конечно!
— А в машинное отделение?
— Тоже. И еще в будку киномеханика, в детскую, везде, говорю тебе!
— В трюм? — продолжаю я.
— Of course!
— Там, наверное, ещё тот бедлам?
— Ещё бы.
— Бочки, ящики, автомобили?
— Дорожные сундуки, тюки, бидоны.
— Гектор, — говорю я, — чтобы осмотреть трюм, нужно несколько дней. Представь, если кто-нибудь с кляпом во рту сидит в ящике, на котором написано «сахар» или «тапиока», ты его обнаружишь, только если будешь методично открывать все эти штучки, наваленные в чреве «Мердалора».
— Очевидно!
— Вывод, нужно начать инвентаризацию завтра же. Это будет долго, но по-другому нельзя.
— Ты считаешь, что они ещё на борту?
— Я не знаю, это всего лишь предположение. Бросать их за борт всё же рискованно, всегда найдётся какой-нибудь пассажир или матрос, который бродит по палубе или где-нибудь ещё.
— В салонах и коридорах народу ещё больше, Антуан, — приводит в качестве возражения Тотор. — Ну и что?
Я позволяю себе немного подумать, пока мой издатель переводит дух.
— Босс, вы, очевидно, были одним из последних, кто видел мадам Газон-сюр-Лебид живой, и… э-э… даже очень живой.
Опрашиваемый делает усилие, чтобы сглотнуть и чтобы взбледнуть.
— Да, да, — торопится он.
— Она вам говорила о своих намерениях на ближайшее время?
Лысый улыбается.
— Да. Она собиралась пойти в музыкальный салон, там в пять часов должны были давать концерт.
— Сколько было времени, когда вы ушли от неё?
— Около пятнадцати часов!
— Она не говорила, что она собиралась делать в ближайшие два часа?
— Нет.
— Она не обмолвилась о своём намерении прогуляться по палубе?
Вы не находите забавным то, что я допрашиваю супербигмэна легавки как какого-нибудь электромонтёра? Если так дело пойдёт, я ему скоро буду давать оплеухи, чтобы поторопить с ответами.
— А ведь вы наводите меня на мысль, дорогой Антуан!
«Дорогой Антуан» весь внимание. Пинюш и Гектор давятся слюной, столь велико нервное напряжение.
