Кровавый торг
Суд проходил в гараже у Брода. Николай сидел верхом на стуле, положив руки на его спинку. Курил, делая медленные затяжки. И в этой позе он был весь, как на ладони: крайне хладнокровный, степенный, взвешивающий каждое слово человек.
— Мы не милиция, — внушал он пленному, — и потому твое «нет» или «да» не имеют юридической силы. Но нам важно знать, кто положил наших людей и так позорно побрил нашего хозяина? — Николай сделал паузу. — А пока очень простой вопрос: кто вы, откуда, зачем появились в Москве?
— Дай закурить, — сказал тот, которого заковал в наручники сам Николай. — В ментовке обычно с этого начинают. И это правильно, сигарета сближает.
— Перестань, сближает пуля или нож. Кто из вас четверых расстрелял нашу охрану?
— Я здесь не при чем…
— Коля, — обратился к охраннику Карташов, — ты напрасно тратишь время. Я знаю этого гаденыша… — И Семакову: — Чего ты тогда убегал, если никакой вины за собой не чувствуешь?
— Люблю бегать… В движении — жизнь…
— И купаться в лужах? — вмешался Одинец. — Это ты стрелял в дверь? Еще бы пару сантиметров, и я бы лежал в морге.
— Оставь свои загибоны, я ни в кого не стрелял.
— А кто стрелял?
На висках парня набухли жилы, видимо, он прекрасно понимал, насколько круто идет передел его судьбы.
— Ладно, я скажу — кто и откуда я, но, что получу взамен?
— А там видно будет. Все решит количество унций правды в твоих словах, — яснее ясного выразился Брод. — Давай, Саня, веди сюда еще одного субчика. Устроим им очную ставку.
Одинец вместе с Карташовым сходили за маскировочный электрощит и выволокли оттуда черноволосого, довольно еще молодого малого. Над побелевшими губами змеились темные усики. На одной части его лица лежал страх, на другой — безумная наглость.
Николай, оглядев его, изрек:
— Твой кореш сказал нам, что вы приехали из Риги мочить московских фраеров. Так это?
Брод вынул из целлофанового пакета паспорта неграждан Латвии и, открыв один из них, прочитал:
— Семаков Федор Владимирович, 1972 года рождения, прописан в Риге, по улице Дзирнаву, — Брод взглянул на плотного, с перебитой переносицей парня. — Гусь, это твои данные?
— Я вас имел… — сквозь зубы продавил Семак.
Но Брод такие речи не коллекционирует.
— Мухин Андрей Теодорович, 1974 года рождения… Проживает там же, в Риге. И вы, голуби, хотите сказать, что оказались здесь случайно?
Семаков сглотнул липкую слюну, ибо в этот момент Одинец начал закуривать. Саня подошел к Семакову и вставил ему в губы сигарету. Чиркнул зажигалкой.
— Выбор, пацаны, за вами, — сказал Николай, — вы знали, на что идете, а теперь все понимаем, что за такие подвиги полагается… Молчите, поскребыши, нечего сказать? Или нам тоже побрить вас, как вы побрили Таллера?
— Не знаю такого, — сказал Семаков. — Ваше здесь толковище бесполезно…
— А это мы сейчас увидим, — Брод вытащил из кобуры «глок». — Кто тут из вас самый храбрый? Ты, Семак? Или ты, Муха-цекотуха? — ствол от Семака сместился в сторону Мухина. — Вам показать наши бумаги и дискеты, которые вы забрали в кабинете Таллера и которые мы сегодня нашли в вашей берлоге? — Брод, выждав паузу, отжал предохранитель и поднес ствол к взмокшему виску Мухина.
Одинец видел, как парни занервничали. Муха аж закрыл глаза. Веки его трепетали. Видно, ждал выстрела. И на щеках Семака выступила предательская бледность.
— Ну, колитесь, пацаны, — подгонял их Одинец. — У вас есть крохотный шанс еще немного покоптить этот свет.
— Федя, я колюсь! — заявил вдруг Мухин и повернул голову к Броду. — Мы оказываем платные услуги… .Все равно кому… Понятно говорю?
— Не совсем, — сказал Брод. — Кому конкретно оказывали услуги на сей раз?
Молчанка. Но брод не спускал глаз с Семака. Тот молотил на скулах кожу желваками и мял пальцы. И у него нервы не железные.
— Мы точно ничего не знаем, но если не ошибаюсь, речь шла о докторе Фоккере, из рижской частной клиники, — сказал Мухин и опять прикрыл веки. Словно опять почувствовал прохладу ствола.
— Дешевка! — бросил ему Семаков.
— Заткнись! — Николай коротким тычком кулака в скулу осадил того.
Брод достал из кармана беспорядочно сложенную газету, развернул и все увидели, что это мятый огрызок «Московского комсомольца».
— Вот послушайте одно важное для вас сообщение, — он начал читать. Заголовок: «Кровавый сахар», текст: «В субботу в своей машине был застрелен президент фирмы „Латвийский сахар“ Владимир Корж. Как заявил вице-президент фирмы Субханкулов, конфликт между фирмой и поставщиком из Прибалтики назревал давно. В силу разных причин, фирма имела затруднения с оплатой товара и в конце концов В. Корж получил ультиматум — вернуть деньги до конца месяца. Однако еще до окончания срока из Риги приехала бригада из восьми человек киллеров и двумя автоматными очередями расправилась с руководством фирмы. Кроме президента, были убиты его охранник, шофер и один случайный прохожий. Источник из правоохранительных органов Москвы подчеркнул, что убийство президента Владимира Коржа осуществила банда Ф., которая уже давно находится под колпаком правоохранительных служб Латвии».
Кончив читать, Брод обратился к Одинцу.
— Саня, где накладные?
Одинец мигом подсуетился. Он сбегал за папкой, в которой находились все бумаги, которые они с Карташовым конфисковали в гостинице и в машинах, принадлежащих банде… Вениамин не стал даже заглядывать в накладные — потряс ими перед носом Семака и речитативом проговорил:
— Кто из вас хочет попасть в руки друзей убитого Коржа? Второй вопрос: где другая половина вашей бригады? Саня, давай, сюда остальных! Может, эти лучше будут соображать…
Двое других, тоже в наручниках, были не русские. Один латыш Андрис Крастс, другой азербайджанец Халим Муртазов. Оба рижане. Брод не поленился и еще раз продемонстрировал перед ними накладные на сахар.
— Повторяю вопрос: кто из вас расстрелял президента фирмы «Латвийский сахар»? Единственное, чем вы можете напоследок себе помочь — не считать себя умнее других.
— Хороший хозяин все яйца в одной корзине не держит, — выкрикнул Семак. — И если с нами что-нибудь случится, завтра же вас посадят на шампура мои лю… — Однако он не успел закончить свою спикерскую речь, ибо у Брода случился нервный припадок: быстро приставив пистолет к коленке Семака, он нажал на курок. Раздался сдерживаемый животный вой, Семаков сполз со стула, зажал рану ладонями и начал терзать зубами рукав тельняшки.
Муха, очевидно, поняв, что поезд жизни может отойти в любой момент, по-пионерски отрапортовал:
— Слышь, убери пушку… Предположим, это мы распушили сладкого фраера Коржа.
