Он украдкой посмотрел по сторонам и заметил, что ситуация переменилась. Толстяк, который вылезал из вагона, чтобы отключить электричество, вернулся, а высокий главарь зашел в кабину машиниста. Здоровяк стоял в середине вагона лицом к Тому, а четвертый бандит наблюдал, как пассажиры спускаются на пути из хвостовой двери. Итак, прикинул Берри, шансы уже не четыре к одному, а всего лишь два к одному. Блестящая возможность. Ага, блестящая возможность быть пристреленным. Понимаете, сэр, мысленно оправдывался он перед суровым капитаном, я не о себе заботился, я просто не хотел, чтобы пострадал кто-то из пассажиров. Поэтому я не стал пытаться применить оружие, я прикидывал, как в этой ситуации наиболее эффективно действовать в интересах общества и высочайших традициях нашего ведомства.
Он вяло усмехнулся и снова закрыл глаза. Все решено. Извините, господин мэр, не расстраивайтесь, капитан, — до конца месяца какому-нибудь копу наверняка вышибут мозги, так что торжественная церемония никуда не денется. Прости и ты, Диди. А ты надела бы фенечку из черного бисера в память о своем любовнике-копе?
Пушка тридцать восьмого калибра давила ему на живот, напоминая об упущенной возможности с доблестью стать трупом. Диди его поймет. Она поздравит его с тем, что сознательность его повысилась, что он начал пробуждаться, перестал служить безмозглым инструментом репрессивного режима. Но вот начальство займет иную позицию. Будет следствие, разбирательство в службе внутренней безопасности, позорное увольнение. Все копы будут его презирать, даже те из них, что в открытую берут на лапу. Даже самый коррумпированный из них всегда готов пойти на бессмысленную смерть.
Ладно, новую работу всегда можно найти. А вот новую жизнь — с этим сложнее.
Каз Долович
Едва Долович бросился назад по заброшенному туннелю, как его брюхо, притихшее было в Башне, вновь дало о себе знать. Каз проскочил мимо киоска с апельсиновым соком и, пыхтя, стал взбираться по лестнице. Выйдя через главный вестибюль, он сразу поймал такси.
— Угол Парк-авеню и Двадцать восьмой.
— О, вы не городской, сэр, — тут же определил таксист. — Городские говорить по-старому. Они «Четвертая авеню» говорить, не «Парк». Как Шестая говорить, так же. Только всякая деревенщина «Авеню Америкас» говорить. Сэр издалека приехал?
— Из Южного Бронкса.
Как бы испытывая на прочность ремень колышущимся брюхом, он сбежал по ступенькам станции «28-я улица», сунул контролеру удостоверение. У перрона стоял поезд. Двери его были открыты. Если «Пэлем Сто двадцать три» по-прежнему торчит в туннеле, этот поезд тоже не сможет тронуться. Направляясь в южный конец платформы, Долович заметил, что поезд освещен лишь тусклыми аварийными лампами, работающими от аккумуляторов. Он поспешил к первому вагону. Машинист сидел, высунув голову из окна кабины.
— Когда отключили ток?
Машинист, небритый старожил подземки, спросил:
— А вы кто такой?
— Каз Долович. Я старший диспетчер из Башни.
— Ясно, — машинист уважительно кивнул. — Пару минут назад. Диспетчер велел сидеть и ждать. Что там стряслось-то? Кто-то на рельсы упал?
— Я вот и хочу узнать, что там стряслось, — пробурчал Долович.
Пройдя до конца перрона, он спустился на полотно. Уже пробираясь по темному туннелю, он вдруг сообразил, что мог бы воспользоваться радио в кабине у машиниста, чтобы выяснить, что там происходит с электричеством. Ну да ладно — он всегда предпочитал убедиться во всем своими глазами.
Подгоняемый злостью и тревогой, он поспешил было вперед, но приступ тошноты заставил его вновь замедлить шаг. Он снова попытался вызвать отрыжку, но тщетно; тогда он начал массировать грудь в попытке разогнать скопление газов в желудке. Преодолевая изжогу, он шел все дальше, пока ему не послышались голоса где-то впереди. Он остановился и, прищурившись, разглядел в тусклом свете смутное очертание чего-то большого. Оно шевелилось, двигалось ему навстречу… Черт побери, это же люди! Да тут целая толпа!
Лонгмэн
Лонгмэн был вполне спокоен, когда взялся за аварийный рубильник, чтобы отключить электричество. Он был спокоен и раньше, когда расцеплял вагоны и вел поезд. Он даже, в некотором роде, наслаждался жизнью в этот момент. Он вообще чувствовал себя увереннее, когда выполнял техническую часть работы. В общем-то, и вернувшись в вагон, он по-прежнему был в норме, но стоило Райдеру уйти в кабину, как Лонгмэн снова начал потеть. В этот момент до него дошло, что только рядом с Райдером чувствует себя в безопасности, хотя раньше в присутствии этого человека он то и дело цепенел от страха. С двумя остальными ему так и не удалось наладить никаких отношений. Стивер казался надежным, но он был совершенно непроницаем, закрытая система, а Уэлком — тот не просто садист и извращенец, а, вполне вероятно, самый настоящий маньяк, место которому в психушке.
Автомат мелко дрожал в его руках, будто перенимая частое биение пульса. Лонгмэн сильнее прижал приклад локтем, чуть расслабил пальцы, державшие рукоятку, и автомат вроде перестал вибрировать. Он бросил умоляющий взгляд на дверь кабины, но тут же оглянулся, услышав тихий предупредительный свист Стивера, и сосредоточился на пассажирах в правом от него ряду. Он отвечал за них; за тех, что слева, отвечал Стивер. Райдер организовал все таким образом, чтобы в случае чего они не перекрыли друг другу линию огня. Пассажиры сидели тихо, почти не шевелясь.
Людей из задней части вагона уже вывели. Пустые сиденья в хвосте выглядели какими-то заброшенными. Уэлком стоял боком к задней двери, широко расставив ноги, направив дуло автомата в туннель. Видно было, что у него просто руки чешутся. Просто мечтает, чтобы что-нибудь пошло не так и он смог бы наконец кого-нибудь пристрелить.
Лицо у Лонгмэна к этому моменту настолько вспотело, что он стал опасаться, как бы нейлон маски не прилип и не выдал его черты. Он снова стал поглядывать на дверь кабины, но внезапный звук справа заставил его резко повернуть голову. Это хиппи во сне вытянул ноги поперек прохода. Стивер был спокоен, поглядывал внимательно, почти не двигался. Уэлком пялился в окно задней двери.
Лонгмэн прислушивался к тому, что происходит за дверью кабины, но ничего не слышал. Как далеко все зашло — и пока ни одной осечки! А вдруг те откажутся платить? Тогда все пойдет прахом. Райдер уверял его, что выкуп заплатят, никакой альтернативы попросту нет. Но все предусмотреть невозможно. А что, если копы уже что-нибудь придумали и сейчас просто водят их за нос? Ладони у него мгновенно стали мокрыми.
Кредо Райдера — пан или пропал — было совершенно чуждо Лонгмэну. Его собственный принцип гласил: выживай любой ценой. Правда, он согласился на условия Райдера по доброй воле…
По доброй воле? Нет! Его втянули в это дело, он был в беспомощном состоянии, в каком-то помрачении сознания. Райдер просто загипнотизировал его. Нет, это ничего не объясняло. Разве не он сам был в ответе за то, что они вообще познакомились? Разве не ему самому принадлежала вся идея? Разве это не он сам извлек ее на свет Божий и помог превратить мстительные, хулиганские, мальчишеские фантазии в настоящее преступление?
