— Да ну!
— Смазка густая, сейчас набьется сюда пыли, и будет «Да ну!», заклинит и все! Такая ерунда у всех?
— Наверное, они оружие только на днях получили.
— Ветошь есть?
— В казарме найдется.
— Веди туда своих людей и занимайся чисткой оружия! А после обеда продолжим, сам проверяй, гоняй их. Другим ротным скажи, чтобы тоже почистили. А сюда отправь тех, кто почистил, пусть мишени изобразят.
Ротный увел роту в казарму. Полудохлая лошадь привезла нас в казарму, и мы спокойно улеглись на свои койки. Дверь распахнулась, а мы только начали засыпать! Что за сволочь!
На пороге стоял мулла.
— Сейчас вербовать будет в свою веру! — прошептал Виктор.
Судя по голосу, он был готов разразиться длинной тирадой в адрес священнослужителя.
— Тихо, и не вякай!
— Можно войти? — мулла был до приторности слащав.
Не люблю таких. От них можно любой пакости ждать.
— Конечно, проходите.
Мулла разместился на табурете. Он внимательно оглядел нас. Теперь на носу у него были очки в оправе желтого цвета, очень похоже на золото. В руках у него были четки из янтаря, скреплены они были нитками желтого с черным цвета. Лицо его прямо светилось благочестием, умиротворенностью.
Эх, мулла, мулла, мне бы твои проблемы! Бородка у него была маленькая, клинышком, ушки торчали «топориком», чалма опиралась на них. Зато весь он был такой чистый, наглаженный, до того карамельный, что аж противно! Лет ему было около сорока, но смотрелся он лишь на тридцать. Видать жизнь не тяжелая.
Он сидел, блаженно улыбаясь, перебирая медленно четки. Вот только глаза его не соответствовали этой умильной мине, они постоянно были в движении, обшаривали наше жилище-узилище, на наших лицах они не останавливались, а как бы «мазали» мимоходом. Казалось, что взгляд у него осязаемый, такой же липкий и приторно-противный как он сам. Пауза явно затягивалась.
Часть седьмая
26
— Слушаем вас.
— Это я слушаю вас.
— Не понял? — я был сбит с толку.
Мы этого козла не звали, сам приперся, так какого хрена ему надо?
— Вы служите в мусульманской армии, на благо великой идеи… — начал он.
— Секундочку, — я перебил его, — мы не служим в этой армии, а работаем инструкторами. И поэтому мы лишь выполняем работу, и не более того. Душу вкладывать мы не собираемся. И комбат, и начальник штаба, и сам Гусейнов об этом знают.
— Да, я слышал о ваших мытарствах на пути к свету! — он был по-прежнему слащав до отвращения.
— Вы слышали о наших мытарствах? — Витя не утерпел и взорвался как сто тонн тротила. — Вы слышали! Ах, вы слышали! О пытках, избиениях, о расстреле, вы слышали?!
— Витя, заткнись!
— Нет, Олег, пусть этот пластырь божий послушает!
— Витя! Не ћпластырьЋ, а ћпастырьЋ.
— Да какая мне черт разница! Он слышал, видите ли, что нас чуть не поубивали! А сделал что-нибудь?
— Я же говорю, что путь к свету у вас долгий, но сейчас вы среди своих друзей! Мы все помогаем друг другу, ради нашего большого дела — освобождения земли предков. Это и есть наш путь к свету! — голос муллы по-прежнему оставался невозмутимым, но глаза уже начинали гореть лихорадочным огнем, на лице стали появляться красные пятна, лицо все как-то окаменело, руки стали стремительно перебирать четки. Янтарные бусинки с шорохом прокатывались у него под пальцами.
— Это и есть великая цель всех нас здесь! Сам Аллах прислал вас к нам в помощники!
На шум ворвались охранники и недоуменно уставились на нас.
— В чем дело? — мулла недовольно обернулся.
— Не любит дядька, когда его прерывают. Сам себя слушать любит!
— У вас все в порядке?
— Все в порядке. Что мне могут сделать эти два помощника в священной войне против неверных?
— Мы за дверью. Если что — зовите! — охрана закрыла дверь и удалилась.
— Так на чем я остановился? Ах, да! Так вот, началась священная война…
— Это мы уже слышали. Война за землю своих предков.
— Нет, вы не поняли, война против неверных, тех, кто не чтит пророка Мухаммеда! Начали ее первыми русские, когда вошли на священные земли братского народа Афганистана. И теперь здесь, когда мы изгнали русских собак с нашей земли, надо добить их прихвостней — армян. Они топчут нашу землю, едят наш хлеб.
Мы устали терпеть этот произвол. А после обеда, когда солнце будет в зените, нам проводить занятия.
— Что вы от нас хотите?
— Я хочу, чтобы вы подумали и приняли самую правильную религию на земле — ислам! — голос миссионера был торжественен.
— А зачем?
— Как зачем? Вы и так помогаете нам, но когда вы примите ислам, вы будете нашими братьями, будете ходить без охраны. Мы найдем вам жен, дадим новые имена.
— А со старыми женами что делать?
— Если они примут ислам, то можете жить с ними.
— Ну да, чтобы мне член укоротили! Нафиг!
— Ну, это не обязательная процедура, — мулла снисходительно улыбнулся.
— А если мы откажемся?
— Тогда я буду сомневаться в искренности ваших поступков, и сделаю все, чтобы ваша жизнь стала невыносимой!
— Тогда иди сам проводи занятия с личным составом по огневой подготовке. Если бы не мы, так они бы в первом бою у тебя остались на поле с молитвой и сломанным оружием.
— Мое оружие — слово. А вы подумайте! Крепко подумайте!
— Хорошо, мы подумаем. А сейчас нам нужно отдыхать, наши раны еще не зажили. Они, кстати, тоже были нанесены во имя вашей великой войны. Так что можете считать нас мучениками, — Витька все-таки не удержался и съязвил.
Мулла встал, с достоинством наклонил голову и вышел.
Мы откинулись.
— Интересно, а Модаев принял ислам?
— Наверное. Так ему член обрезали? Теперь он не просто м…к, а будет м…к обрезанный!
— А если снова поведут на расстрел? Что тогда делать будем?
— Не знаю. Одно дело быть инструктором, а другое — веру поменять.
— Я сам как-то не задумывался об этом, но очень не хочется ислам принимать. Есть же предел человеческому падению.
— Интересная мысль! Надо будет спросить у Модаева при случае. Упал он морально до конца или нет?
— Ладно. Спи!
Мы прикорнули на час-полтора, и после обеда снова на лошаденке добрались до стрельбища.
Стрелял личный состав по три пробных и по три зачетных выстрела. Мало кто поражал мишени. Многие злились, психовали. Все, кто не попал, ругали свои автоматы. Когда все по кругу закончили, мы построили их и начали говорить.
