Каждое слово его как бы пригвождало его. Не оратор я, но пока слушал длинно-витиеватую речь иуды, я понял, что он за человек. Он мог от так, имея поверхностные знания, вскружить голову какой-нибудь легкомысленной девочке, мог провести разъяснительную беседу с новобранцами. Но не имея глубинных знаний, убеждений был просто красивым, молодящимся хлыщом. Да, и не шел он впереди своих бойцов в бой, как это было заведено в России, а был рядом с американскими инструкторами, а те шли сзади. Я ему много высказал. Я не прокурор, не судья. Тем более я дал слово, что не убью его. Но он понял. Он сам многое понял.
— Меня убьют? — спросил он глухо.
— Я — нет. Слово дал. Даже с такой сволочью как ты не собираюсь мараться. Не буду марать свое имя. Слово офицера — оно и есть слово офицера. Хотя тебе этого не понять. Мразь.
— Я могу застрелиться?
— Стреляйся, по крайней мере, это будет честно по отношению к себе, передумаешь — позови.
Я выщелкнул из обоймы его пистолета семь патронов, восьмой оставил. Положил патроны к себе в карман, в том числе, что и выскочил ил из патронника. Вышел.
Снова закурил. Тоскливо на душе. Вот так офицеры сами идут на службу, даже в услужение врагу. Пусть и не блестящий, не сделал себе мимолетную карьеру, но службу знал. Да, бабник, но кто из нас без греха… Просто хотел выжить в новых условиях. Я бы его понял, если он честно сказал. Мол, нужны были деньги. Но когда подо все это подводится идеологическая основа, то это уже осознанное предательство и служить такие будут не за страх, а за совесть, и когда их повяжут кровью, таких как мы, кровью своих же граждан, то все это плохо кончится, такие будут думать. Схватили Бога за бороду. А такого не бывает. Лучше бы он просто пошел за деньгами к врагу. Лучше бы за деньги… Тогда все понятно. Без патриотического суфле.
А может я сам не прав, и накручиваю себе ситуацию? А прав он? И нет больше тех идеалов и идей, которым я служил? Такое возможно? И может я и те кто рядом лишь жалкая кучка без конца рефлексующих, придумавших невесть что себе и мешающих людям жить и строить новую страну, новое общество? Нельзя так! Нельзя так!!! Так нельзя!!!
Может это мне надо стреляться от отчаяния? Я и пытался это сделать, если бы не тот майор, что помешал мне это сделать. Нельзя!
Выстрела от подполковника Дробина не было.
Посмотрел на часы, прошло три минуты. Выстрела не было. Вошел в комнату. Он сидел, весь выжатый как лимон. На столе лежалее го блестящий пистолет. Куртка на нем была темная от пота. Контраст. Темная куртка. Волосы на голове слиплись и бесформенным куском свисали, закрывая левое ухо, но он не обращал на это внимание, лысина блестела. Блестел и хромированный, отполированный пистолет на столе. Рядом же лежала и зажигалка блескучая. И часы, по браслету которого стекал пот, тоже блестели. Все у него блестело. А толку-то. Блескучее дерьмо.
Он поднял голову.
— Помоги. — взгляд был затравлен.
— Не могу. Я слово дал. Живи.
— И что теперь мне делать-то, а, полковник? — голос теперь у него без пафоса, растерянный, просящий.
— Что хочешь. Бери людей, уходи. Воюй дальше. Строй новую Россию. Если веришь. Не знаю, если у американцев из доверия не выйдешь. Мне все равно. Я пощадил русских солдат и тебя… Извини, язык не поворачивается назвать тебя русским офицером. Потому что вы хоть и суки, но наши. Свои. Русские. Если тебе это хоть о чем-то говорит. Все остальное для меня мало играет значение. Иди, космополит. — я кивнул на выход.
Тем временем всех собрали пленных снова.
— И куда я?
— Да, иди куда хочешь, Дробин! Иди на хрен, в пень старый, в баню, в Караганду… Сам знаешь куда я могу тебя отправить. Ступай. Больше такого шанса я тебе не дам. Я в гражданскую войну не играю. Я воюю. Так и передай своим хозяевам. Оккупантов в плен не беру, а в своих стараюсь не стрелять, только в порядке самообороны. Понятно?
Он уныло кивнул, и поплелся на выход. На столе остался пистолет и зажигалка. — ты из пистолета патрон-то вытащи, и забери с собой, да, и зажигалку не забудь.
Он передернул затвор, патрон выскочил, упал на стол, и с глухим звуком покатился по нему, упал на пол. Зажигалку он катнул по столу в мою сторону.
— Вам. На память.
— Спасибо. Чужие трофеи не беру. Они тебе кровью же достались. — да, это. Мы ювелирный магазин экспроприировали, когда там повстанцев искали. Вот… оставил себе на память.
— Вот и оставь себе на память. Мне такая память ни к чему. — я был брезглив — По старинке — спичками. В поле так надежнее.
Он подобрал зажигалку, пистолет свой блестящий спрятал в кобуру, вышел мимо меня. Пошел к своим подчиненным. Я пошел в "штабную избу". Пока шел, то понял, что все такие мелкие акции, пусть и скоординированные, не могут принести значительного урона. Нужны четкие скоординированные действия. Так американцы и другие оккупационные силы будут формировать части из граждан России и бросать их в бой. И будут биться за их власть сограждане. Нельзя так. Так нельзя!
Возле ограды курил Миненко, улыбка у него была искренняя.
— А, Дробин! Ты-то мне и нужен, мил человек! Очень нужен! На! — он протянул ему гарнитуру от американской радиостанции. А твои работодатели требуют тебя. Радист уже устал брехать, что с инструкторами углубился в лес, а там перепад высот и связи нет. И, подумай, может, есть какая фраза условная у вас там. И ты это… Не шали, я не Николай Владимирович, слово тебе не давал.
Миненко поднял автомат на уровень груди.
Дробин сделал шаг вперед. Уперся грудью. Спокойно, без истерики в голосе сказал Ивану:
— Стреляй!
Иван выдержал взгляд.
— Вызывай своих "орлов"!
Тот взял гарнитуру.
Иван протянул мне точно такую же станцию чтобы мы могли слышать переговоры.
Вздохнул пленный подполковник, оттер пот со лба, начал вызывать:
— "Гнездо"! Я — "Орел-1", на связь!
— Я-"Гнездо"! У вас все в порядке?
— Орлы летят на Север! — ответил Дробин.
У Ивана улыбка стала шире плеч, казалось, еще немного и он готов был взорваться от душившего смеха.
— Уф. — послышался голос в наушниках. — Слава Богу, а то мы тут начали формировать колонну в подмогу и авиацию заказывать. Что так долго?
— Ходили, искали. Пусто. Нет здесь никого, только несколько старух. Перепугали их до смерти. Облажались агенты.
— Да, они постоянно лажаются. Где инструктора?
— Любуются красотами русского леса. Ходил я с ними, искали лежки партизан. Все чисто, они же упрямые, вот дальше и ушли.
— Когда на базу?
— Думаю, что через час-полтора. Сейчас пообедаем, американцев дождемся и сворачиваемся.
— Понятно. Связь следующая через час.
