— Нет. А что? Давай попробуем!
Мы молча наблюдали, как бойцы украли мешок с землей у какого-то окопа и потащили в нашу сторону. Все было тихо. Совсем как на каких-то учениях в мирное время: когда уже заканчиваются все запланированные мероприятия и все маются от тоски, то начинают придумывать себе всевозможные развлечения. Пить надоело, полная неопределенность грызла душу. Бездействие подтачивало веру в свои силы, задачи, разрушало идеалы как ржавчина. Нас продавали прямо на глазах.
Через блокпост, что на въезде на базу, медленно проехал КамАЗ с кунгом. Оттуда высыпали чеченцы. Много было среди них и стариков-старейшин, все в папахах. Некоторые папахи были перевязаны зеленой ленточкой. Значит, это очень уважаемый человек. Он совершил паломничество в Мекку. За всю свою жизнь он, кроме баранов, ничего не видел, а как стал пенсионером, так все — уважаемый человек. А с повязкой на голове — очень уважаемый. Точно такие же повязки я неоднократно видел на головах у боевиков. У них они означали, что вышли они на тропу войны и ведут священный джихад против неверных. Кстати, читатель, и против тебя тоже, ведь ты же тоже неверный в понятиях правоверных. Ну и что, что ты им ничего не сделал? Их это абсолютно не волнует. Неверный — и точка. А значит, подлежишь поголовному истреблению. Только мы отличаем тебя от этих вооруженных фанатиков. А ты нам в рожу через пару-тройку лет будешь плевать…
Мы с Юрой смотрели, как чеченцы выгрузились и теперь стояли и курили возле машины, с любопытством осматривая территорию базы. Особенно привлекали их внимание укрытые, загнанные в капониры танки и БМП.
— Слава, смотри, эти уроды занимаются визуальным снятием информации.
— Точно. Разведка.
— Нужны им эти переговоры, как зайцу стоп-сигнал. Им время протянуть и крови нам побольше пустить.
— Не хватает еще, чтобы кто-нибудь фотографировал. А так полный шпионский фильм. Эх, дать хорошую очередь от живота по этим ученым!
— Нельзя!
— Знаю, что нельзя. А зато как хочется! От живота, от души длинную, во весь магазин очередь! И поводить стволом справа налево и обратно!
— Не трави душу. Так аппетитно рассказываешь, что у самого руки зачесались. Интересно, а о чем наши командиры с ними будут договариваться?
— Подожди, скоро они договорятся, что мы союзники, и тогда передадим им часть своего оружия и техники, а еще того хлеще, за нанесенный ущерб отдадим наших бойцов в рабство. Тьфу!
— Смотри, какой-то прыщ из штаба на полусогнутых несется к духам. Сейчас будет целоваться с этими обезьянами.
И точно. Со стороны штаба бежал какой-то офицер. Подбежав, он начал с каждым духом здороваться, обниматься, целоваться.
— Слава! Ты только посмотри, как он с ними дружится, прямо как будто богатые родственники из Америки приехали, подарки привезли. Ты что-нибудь понимаешь?
— Только то, что нас в очередной раз предали и подставили. И больше ничего.
— Сейчас этих ученых баранов приведут на совещание командиров частей, и они совместно будут вырабатывать план действий. Будут думу думать, как бороться с незаконными вооруженными формированиями. Как пить дать предложат еще создать отряды самообороны, а у нас будут просить оружие, технику.
— Наверняка. А еще будут тянуть время, заливая нам баки тем, что будут вести переговоры с боевиками о добровольном отказе от вооруженной борьбы.
— Много я дал бы, чтобы присутствовать на совещании, когда с этими мудаками будут вести переговоры.
— А зачем?
— Как зачем? Чтобы посмотреть на наших руководителей ставки и московских представителей, как они будут им задницы лизать.
— Ничего нового и путного ты не увидишь и не услышишь, а нервы мотать ни к чему. Что там будет говориться, мы с тобой прекрасно знаем.
— Они там будут визжать о том, что они оппозиция, что все хорошо, а ждали они нашего прихода, как избавителей-освободителей от ненавистной тирании Дудаева и его клики. Обычная лапша на уши, ничего нового и толкового.
— Надо идти вперед и топтать их ногами.
— Я вот только одного понять не могу: чем больше мы сейчас топчемся на месте, тем большей кровью нам достанутся следующие объекты и населенные пункты.
— Мы сейчас практически без потерь и разрушений можем взять и объекты, и близлежащие деревни, а промедлим немного — духи оклемаются и укрепятся. И вновь бомбежки, артналеты, штурмы. Мы совершаем ценой своей жизни очередные подвиги, о которых взахлеб рассказывает пресса, все больше разрушается домов, все больше гибнет мирного населения. Экономике Чечни приходит полный звиздец, в Россию уходит больше «двухсотых», все больше сирот появляется по обе стороны границы и все больше мирного населения уходит к боевикам. И все только потому, что московские придурки затеяли какие-то переговоры. Деньги и ничего кроме денег.
— Громадные деньги.
— Естественно. Нашлись же деньги, чтобы начать этот «освободительный» поход, нашлись деньги для вооружения боевиков. Сейчас не выгодно теневым воротилам прекратить эту бойню. Я не удивлюсь, если сейчас идет полным ходом вербовка за бугром и у нас, в России, наемников для войны с нами.
— Так что, брат, идем запустим катапульту, а вечером напьемся!
— Давай, один хрен, делать нечего. Настроение — дрянь. Хоть бы подождали, когда мы уедем, и привезли этих духов, так нет, прямо сейчас нужно было их притаранить.
— Чтобы показать нам, кто здесь хозяин, и чтобы знали свое место. Хороший плевок и пощечина нам и памяти погибших. Они пачками ложились под пулеметным огнем в Грозном, а сейчас с этими же духами начальство ведет переговоры.
— Где же они были со своими переговорами, когда нас на Северном, на Минутке расстреливали? Уроды московские! Не хочу, чтобы сын шел в армию служить. Ни в каком качестве. Ни солдатом, ни офицером. И его вот так же предадут, продадут тем же, с кем он будет воевать. Сначала визжат на весь мир о высокой миссии, о защите прав русских, о спасении мирного населения. А через пару месяцев сами продают эту идею. Тьфу! Чтоб они сдохли и подавились своими деньгами!
— Деньги не пахнут. Ни кровью, ни потом, ни порохом, ни блевотиной, ни нефтью. Поэтому, так как нам все равно не дадут их грохнуть и от нас здесь ничего не зависит, пойдем запустим катапульту. Сейчас ради этого сброда быстренько закончат совещание с командирами, и окрыленные, воодушевленные новыми задачами, мы поедем к себе. Спорим, что ничего нового мы не услышим, только то, что надо зачищаться вокруг и строить отношения с местным населением.
— Что спорить? Так оно и будет. Это и ежу понятно.
Мы подошли к самолету. Бойцы, уложив в кресло пилота узкий мешок с землей, пристегивали его. Длинную зеленую веревку привязали к рычагу катапульты. Вокруг собралось уже немало любопытствующих. Никто еще ни разу не видел, как работает катапульта.
Все приготовления были закончены, присутствующие отошли подальше. Боец сильно дернул за конец веревки. Мгновенно раздался громкий хлопок, и кресло с мешком-«пилотом» взмыло вверх. Самолет окутался облаком дыма от сработавших пороховых ускорителей. Кресло поднялось по дуге примерно на двадцать метров и так же по дуге начало свое падение. Все ждали увидеть раскрывающийся парашют, но его не было. Медленно переворачиваясь в воздухе, кресло рухнуло метрах в ста от нас. Парашют так и не открылся. Я поискал глазами того бойца, что пытался посидеть в кресле пилота, и обратился к нему:
