Джейсон заметил, что любое отступление от нормы привлекает внимание и потенциально опасно. Мария в ответ заявила, что одна постель на двоих потенциально еще опаснее.
Спорить с женщиной бесполезно: даже явная победа означает лишь, что схватка еще не закончена. Эту истину Питерс постиг давно. К тому же им предстояло провести вместе всего одну ночь. Самое большее, две.
Джейсон поднялся с шезлонга со смешанным чувством разочарования от того, что романтический миг оказался так недолог, и облегчения от того, что этот миг все же ускользнул.
Пока они шли через холл с обоями, демонстрировавшими голубые и розовые раковины, доктор Бергенгетти беспрерывно говорила, хотя раньше многословием не отличалась.
Перед дверью он остановился и осмотрел ручку.
— Ищешь отпечатки?
Джейсон покачал головой и поднялся.
— Нет. Когда мы уходили, я положил волосок между дверью и рамой. И сейчас он на месте.
Мария кивнула.
— Понятно. Если бы кто-то заходил…
— Мы бы об этом узнали. — Питерс толкнул дверь и вошел.
Женщина осталась в коридоре.
— Так ты думаешь…
— Осторожность не помешает.
Она переступила порог и закрыла за собой дверь.
— По-моему, эти шпионские игры немного затянулись. Вчера, когда те люди начали в нас стрелять, я подумала…
Губы ее задрожали, по щеке скатилась слезинка, а уже в следующий момент она закрыла лицо руками и зарыдала навзрыд.
— Я такая… слабая. Иногда сама себя ненавижу. Но все эти убийства, вся эта жестокость…
Джейсон машинально обнял ее и попытался найти слова утешения, но в конце концов пробормотал лишь банальное:
— Все будет хорошо… все будет хорошо.
Она отстранилась и посмотрела на него сердито.
— Не будет! Вы и эти… люди! — Последнее слово прозвучало как проклятие. — Вы же не успокоитесь, пока не уничтожите друг друга, и горе тому, кто окажется между вами. И все ради чего? Показать, кто круче?
Питерса так и подмывало напомнить, что противодействие тем, кто насаждает свои взгляды насильственным путем, вряд ли можно считать личной вендеттой, но пользы от такого замечания было бы немного.
— Насилие всегда порождает ответное насилие. Разве непонятно? Убивая друг друга, мы никакие проблемы не решим.
«Скажи это Лорин», — подумал он, но вслух произнес:
— Подумай сама, в обоих случаях не мы на них, а они на нас напали.
Женщина вытерла глаза, размазав при этом тушь.
— Одна сторона должна остановиться и попытаться договориться с другой. Как ты не понимаешь!
Джейсон прекрасно все понимал. С бешеными собаками не договариваются, а ведь фанатики еще хуже. Бешеные собаки не по собственной воле стали такими.
Мария шмыгнула носом и выдала привычную банальность:
— Война — не ответ.
Зависит от вопроса.
— Мне так страшно. — Она посмотрела на него почти с мольбой. — В меня никогда раньше не стреляли, никто не пытался меня убить. Мне еще никогда не было так плохо.
Возможно, этот взгляд, полный мольбы, отчаяния и беспомощности, и решил дело. А может быть, сыграл роль биологический фактор.
Да и какая разница.
Джейсон просто обнял ее и крепко к себе прижал, коснувшись губами ее губ. В первое мгновение она напряглась, а потом подалась к нему и поцеловала.
В следующую секунду одежда уже летела на пол, а потом оба оказались на кровати.
Проникавшие через жалюзи лучи ложились полосками на голую спину Марии, уютно устроившейся у его плеча. Не в первый раз после смерти жены Джейсон давал выход сексуальному напряжению, но впервые не чувствовал себя ни виноватым, ни предателем памяти Лорин.
Он вдруг поймал себя на том, что не может вспомнить ее лицо. Память сохранила сотни и тысячи эпизодов, но каждый раз, когда он пытался вспомнить лицо жены, перед ним вставало лицо с той или иной фотографии. Может быть, он наконец сможет ее отпустить? Может быть, Лорин обретет наконец покой?
Может быть…
Требовательный стук в дверь поднял его с кровати. Рука метнулась к «ЗИГ-Зауэру» в кобуре.
Встав у стены рядом с дверью, он кивнул Марии.
— Спроси, кто там?
Мария спросила — по-итальянски.
Ответил женский голос.
— Горничная. Спрашивает, не нужно ли перестелить постель.
Джейсон облегченно выдохнул.
— Позже.
Вернувшись в смятую постель, он увидел, что Мария снова плачет. Слезы текли по щекам, оставляя блестящие полосы.
Джейсон сел рядом, попытался обнять.
Она отстранилась.
— Нет. Не надо.
— Но?..
— Ты мне нравишься… даже, может быть, слишком…
— И ты мне тоже. Так ты поэтому плачешь?
Она устало кивнула.
— Но как бы ты мне ни нравился, все кончится, когда я помогу тебе, как обещала, встретиться с доктором Каллиджини.
— Но…
Она приложила палец к губам.
— Мне будет трудно это сделать, Джейсон. Я не часто влюбляюсь. Я бы даже, наверное, примирилась с тем, что ты делаешь, хотя мне это противно. И еще противнее оттого, что тебе это нравится. Какое-то ветхозаветное чувство мести, наверное. Я порвала с одним человеком, потому что он был лжецом. Повторяю, я могла бы принять то, что ты делаешь…
— Мария…
Она не дала ему закончить…
На следующий день они взяли машину и поехали в Палау, городок в нескольких километрах к северу. В траттории неподалеку от вогнутой полумесяцем бухты им принесли тушеного кальмара и терпкое белое вино из местного винограда.
Сидевшие за соседним столиком четверо молодых мужчин в морской форме даже не пытались скрыть свое восхищение красавицей-итальянкой. Джейсон не понимал, что именно они говорят, но тон некоторых высказываний ему не понравился. Пока он раздумывал, что делать, Мария обернулась и выдала короткую, скорострельную очередь по-итальянски. Удивление на лицах моряков сменилось смущением. Допив пиво, они поспешно удалились.
— Что такое ты им сказала? — поинтересовался Питерс.
Доктор Бергенгетти тряхнула волосами и улыбнулась ему улыбкой Госпожи из Бата
[39]
.
— Сказала, что их матери сгорели бы от стыда, услышав, что их сыновья говорят о немолодой уже женщине. Для итальянского мужчины очень важно, что думает о нем его мать. Даже если она давно уже умерла.
