Уверенность, звучавшая в голосе хозяина, приводила Александру в отчаяние. Он решительно не желал ей верить! Собравшись с духом, женщина заговорила твердо и спокойно, глядя старику в глаза:
– Я не подруга Ирины, не знала ее раньше, и мне все равно, какие у вас отношения и что ее ждет дальше! Но я узнала, от нее и от Нины, что вы уже два года не получаете вестей от сына иначе как через невестку. А невестке не верите, и потому у вас дурные мысли. Я могу помочь. Я предлагаю от чистого сердца! – И, так как старик молчал, Александра добавила: – Вы можете мне не верить, как не верите Ирине. Но человек, который не верит никому, остается в конце концов один…
Она не собиралась больше ничего прибавлять. В ней крепла уверенность, что этого старика, замкнувшегося в своем горе, неприступного, закрытого для мира, словно дом с заколоченными окнами, не удастся переубедить. Александра махнула рукой, одновременно выражая отчаяние и прощаясь. Повернулась, сделала шаг к двери.
– Погодите… – услышала она за спиной сорвавшийся слабый голос. – Я… согласен. Узнайте, что можно, ради бога! Сын – это все, что у меня осталось!
Глава 7
Выйдя на улицу, художница жадно глотала пьянящий, легкий весенний ветер. В пропахшей лекарствами комнате Виктора Андреевича она не могла дышать свободно. Стылый воздух, который не могло прогреть яркое солнце, вливавшееся в незашторенное окно, тяжелый дух, свойственный старым домам с толстыми стенами, пропитавшимися за многие десятилетия сыростью, словно до сих пор забивали ей ноздри. Она простояла на крыльце несколько минут, прежде чем согрелась и окончательно пришла в себя.
Беседа со стариком оставила у нее тягостное впечатление. Гдынский – такова оказалась фамилия старого театрального художника – хотя и согласился принять ее план, но по-прежнему не доверял женщине. Прямо он этого больше не говорил, но его недоверчивые расспросы, настороженность, мелочная подозрительность, проявленная при обсуждении, не оставляли места для сомнений.
«И хотя он не верит, видно, я и впрямь его последняя надежда… Только плоха та надежда, на которую вовсе не надеются! Трудно помочь такому человеку… Неверие все разрушает! Слишком долго он сомневался во всех ближних, слишком долго, чтобы вдруг поверить мне, чужой…»
…Ей пришлось несколько раз повторить все несложные детали своего плана. Александра предлагала связаться со своими друзьями в Париже и попросить их прямо зайти в театр, с которым нелегально сотрудничал Иван. Там (этот момент представлялся ей самым трудным) отыскать людей, которые захотят говорить о нем. Александра предполагала, что если Иван действительно работал нелегально и других причин откладывать приезд в Москву у него не было, его должны были скрывать от посторонних, чтобы не получить неприятностей с налоговой и миграционной службами.
– Но все же есть большая вероятность, что удастся разговорить или просто подкупить кого-то из сотрудников театра, – сказала она Виктору Андреевичу.
Тот скривил бледные губы и презрительно произнес:
– Подкупить? Да кого угодно. Там все продажные. Вы знаете хоть, что это за театр?
Название ничего не сказало Александре. Когда она призналась, что далека от театральной жизни и никогда не слышала ни о чем подобном, Виктор Андреевич, саркастически улыбаясь, пояснил:
– Это кабаре! Помесь кабака и борделя. Какой там театр!
– Кабаре… – неуверенно протянула Александра. – Вы хотите сказать, самого низкого пошиба? Ведь есть очень популярные заведения, престижные! Я сама никогда не бывала, но слышала…
– Мне все равно, престижное или нет, для меня они все одинаковые, – отрезал Гдынский. – Это срам… Иван принадлежит к династии театральных художников! И я с его покойной матерью, и мой отец, и он сам, все работали с уважаемыми, серьезными театрами, никто из нас не запятнал своего имени, ни разу! Зачем его понесло во Францию? Неужели здесь мало кабаков? Какое там можно сделать имя… Какую карьеру! Он погубил себя, здесь его уже забыли, ему стыдно возвращаться!
«Все же он верит, что сын жив! – поняла Александра, следя за тем, как вдруг оживилось это мертвенно-бледное лицо. – Все еще верит!»
– Так или иначе, – сказала она, – о нем можно будет что-то узнать.
– Постарайтесь… – Старик почти шептал, устремив на Александру загоревшийся взгляд. – Об этом никто не заботится… Они давно могли бы это сделать, обе! Ждут, когда я умру и одной из них достанется все… Но я не желаю благодетельствовать ни той, ни другой, если Иван жив!
Очнувшись, Александра достала из сумки зазвонивший телефон. Номер был незнакомый, и, как она сразу поняла, зарубежной телефонной компании. Ответив, художница узнала голос Стаса.
– Знаю, знаю! – жизнерадостно воскликнул он. – Не звонил, не отвечал, забыл роуминг включить. Купил вот карту местную. Как дела, красавица? Тебя там волки не съели, в нашей избушке?
– Пока нет, но вот-вот, – сурово оборвала она его. – Ты подкинул работенку, с этой нишей!
Узнав о своей оплошности, Стас смутился лишь на секунду. Издав короткий хриплый звук, нечто среднее между кашлем и рычанием, он заявил, что промахи случаются даже с великими мастерами.
– Ну да, и эти промахи входят в мировую историю, – язвительно заметила она. – И Микеланджело ошибался, когда Сикстинскую капеллу расписывал… Только тот не удирал в Черногорию, отключив телефон, и не бросал заказ на бедную соседку.
– Да верну я деньги! – вяло пообещал Стас. – Не сумма… Ничего страшного. Могу на счет ей перевести.
– Дело не в деньгах… Она ничего ни с кого не требует, твоя заказчица. – Александра смотрела в сторону бульвара, по которому, громыхая, катился трамвай. – Скажи, когда ты делал барельеф, тебе в глаза не бросились какие-то странности?
Она имела в виду ту спорную деталь, на которую обратил ее внимание Игорь, считавший, что на барельефе отсутствует младенец. Наводить Стаса на эту мысль ей не хотелось, она рассчитывала, что он сделал свои выводы. Но сосед ее не понял.
– Да я уж не помню, – честно ответил скульптор. – Какие там странности… Сделал и сделал. Напорол, оказывается… А зачем ты обратилась к этому, к Игорю? Можно узнать, почему такой выбор?
В его голосе звучала ревность профессионала, которому предпочли другого. Александра насмешливо напомнила:
– Да ведь тебя под рукой уже не было, дорогой сосед, так что пришлось обратиться к крепкому середнячку! Этот сделает в срок, причем именно «Бегство в Египет», а не «Возвращение»!
– «Бегство», «Возвращение», – проворчал уязвленный скульптор. – Баре с жиру бесятся, барам скучно… Будто не все равно, в какую сторону идет ослик?! Послушай-ка, да! Было кое-что! – воскликнул он внезапно, словно осененный случайным воспоминанием. – Было! Эта барышня, заказчица, обронила фразочку… Мне это на ум запало, потом забылось, ты вот напомнила, когда спросила.
– Что же она сказала? – Александра почувствовала, как быстрее заколотилось сердце.
