«Удивительно, как быстро люди забывают даже то, что
происходило несколько лет назад, что уж тут тогда говорить о Древнем Египте или
греках времен Троянской войны, боюсь, мы никогда не узнаем, как они на самом
деле жили. Археологи, откапывающие всякие предметы искусства и быта, могут
здорово ошибаться. Вот недавно в горах нашли великолепно сохранившуюся мумию
мужчины, и теперь ученые спорят: кем он был? Охотником? Крестьянином? Зачем
полез на перевал? Хотел найти там еду? Но вроде первобытный дядька не был
голоден, он хорошо перекусил перед кончиной, — трещал корреспондент,
улыбаясь во весь рот. — Прошлое ставит перед нами порой неразрешимые
загадки! Действительно, отчего плащ умершего имеет на спине странное отверстие,
а?»
Я зарылась в плед, раздумывая над последними словами. И
правда, иногда случаются в жизни такие казусы, что даже армия академиков не
разберет, в чем дело. Станут ломать головы, делать удивительные предположения и
при этом будут попадать пальцем в небо. А на самом деле ситуация проста, словно
веник.
Вот мне сейчас припоминается одна история.
Когда я преподавала в заштатном институте французский язык,
на нашей кафедре имелось всего три представителя сильного пола. Двое из них
были настолько стары и немощны, что практически не показывались на занятиях, а
вот третий, Александр Григорьевич Омолов, выделялся редкой любовью к дамскому
полу. Нас, преподавательниц, сластолюбец не замечал — мы выпали из возраста
Лолит, а он предпочитал иметь дело с незрелыми персиками.
Действовал наш ловелас просто: сначала он намечал себе
жертву, потом принимался строить девочке глазки, и если студентка оказывалась
не против более близкого контакта с преподавателем, то все происходило очень
мило. Но, увы, подобный поворот событий случался редко, поскольку Александр
был, мягко говоря, некрасив. Росточком Омолов получился чуть выше нашего мопса
Хуча, спортом он не занимался и имел довольно объемистое брюшко, с волосами и
зубами у препода тоже случилась беда: первых практически не имелось, а вторых
было слишком много (крупные желтые клыки и резцы росли у Омолова тесно,
наползали друг на друга). А еще наш донжуан имел потные ладошки и мерзкую
привычку щелкать языком по небу, отчего я долгое время пребывала в уверенности:
отвратительные зубы Омолова являются плохо сделанным протезом.
Теперь понимаете, почему подавляющее количество первокурсниц
шарахалось от Александра, услыхав от него вкрадчивое:
— Душенька, вам следует прийти ко мне на личную
консультацию.
Девочки пугались до полусмерти, но что им было делать?
Александр Григорьевич вел себя последовательно: душил несчастную избранницу
неудами, топил незачетами, и в конце концов бедняга, поняв, что вылетит из
института, сдавалась. Как выкручивались студенточки, пытаясь не видеть и не
слышать мужика в самый пикантный момент? Может, затыкали уши ватой, а на нос
водружали черные очки? Этого я не знаю, но факт остается фактом: никто не
поднял скандала, не пошел жаловаться на похотливого препода в деканат, не
устроил истерики. Девочки, вздрагивая от брезгливости, покорно ехали к Омолову
домой. Александр специально выбирал для утех первокурсниц-провинциалок.
Несчастным девушкам предстояло еще пять лет сидеть в аудиториях, и они
понимали: откажешь Омолову, устроишь трам-тарарам — и вылетишь из учебного
заведения. Александр Григорьевич сумеет выкрутиться, а от революционно
настроенной студентки ректор пожелает избавиться, наш начальник страшно боялся
скандалов.
В общем, институтский ловелас ощущал свою безнаказанность и
распоясался окончательно. В сентябре, придя после летнего отдыха в аудиторию,
он приметил прехорошенькую мордашку в первом ряду и открыл сезон охоты. Олеся
Колокольникова, так звали очередную «любовь» похотливого мужичонки, сначала
пришла в ужас, но потом, поняв, сколько неприятностей ей может причинить
Омолов, вроде начала благосклонно относиться к его ухаживаниям. Естественно, по
институту тут же поползли слухи, и кое-кто из преподавательниц стал брезгливо
поджимать губы при виде стройной фигурки Олеси. Это — присказка, теперь сама
история.
Двенадцатого октября я прибежала на работу к восьми. В тот
понедельник была моя очередь дежурить по кафедре. Нынешние преподаватели,
прискакивающие на лекции за пару секунд до звонка, а то и спустя пять минут
после него, не поймут нас, воспитанных комсомолом и парткомом. В советские годы
лектору предписывалось прибывать в институт к девяти утра, независимо от того,
в котором часу у него начинались семинар или лекция. Рабочий день установлен с
девяти до восемнадцати, вот и проводи его на службе: сиди тупо за письменным
столом, наливайся чаем, сплетничай с коллегами, домой тебя, маящегося от
безделья, никто не отпустит. Впрочем, иногда приходилось прибывать на родную кафедру
и в восемь: дежурный преподаватель отпирал двери, открывал окна, проветривал
помещение и ставил в ожидании коллег чайник.
Идиотизм! Зачем, спрашивается, выдергивать людей из кровати
в несусветную рань? У меня нет ответа на этот вопрос. Традиция была заведена
ректором, который считал, что наличие дежурных дисциплинирует. Ну да сейчас
речь не о заморочках начальства.
Так вот, двенадцатого октября, проклиная тяжелую долю
работающей женщины, я притащилась к восьми утра в институт и обнаружила у двери
свою коллегу и однофамилицу Дину Васильеву.
— Ты чего в такую рань пришла? — отчаянно зевая,
спросила Динка, вынимая из сумочки ключи.
— На дежурство, — еле-еле ворочая со сна языком,
ответила я.
— Сегодня моя очередь.
— В расписании стояло: «Д. Васильева», — мрачно
напомнила я.
— Верно, — кивнула товарка, — я и есть Д.
Васильева.
Пару секунд мы глядели друг на друга, потом обе рассмеялись.
— Ой, ну и дуры мы! Надо было еще вчера сообразить и
договориться.
На меня навалилась тоска. Ведь могла в дождливый день поспать
подольше, а вместо этого попала на дежурство.
— Обидно-то как, — загудела Динка, отпирая
дверь, — хотела…
Конец фразы застрял у коллеги в горле.
— Мама! — вдруг взвизгнула она, — Дашка, там…
Я машинально глянула туда, куда указывал палец однофамилицы,
украшенный симпатичным колечком с янтарем.
У стены, между батареей и доской, маячила странная фигура
крестообразной формы.
— Вор! — завизжала Динка.
Непонятное существо издало стон.
— Тише ты! — дернула я Васильеву. — Что в
институте красть? Методички, написанные в сорок девятом году? Помятый чайник
или тапки завкафедрой? Вы кто, немедленно отвечайте!
Последняя фраза относилась к незнакомцу.
