– Термометр стеклянный, – увещевал полковник, – может
разбиться. Представляешь беду?
Борейко закивала.
– Каша вязкая, – вступила в беседу Зайка, – она обволочет
градусник и доставит его к выходу. Поняла?
– Не-а!
– Еще кто-то делал мне замечания, – не утерпел Дегтярев, –
укорял в незнании родного языка! А сама говорит «обволочет». Надо – обволокнет!
Семен Петрович сел в кресло и начал вытирать лоб носовым
платком.
– Ира, свари кашу, – попросила я.
Домработница кивнула и унеслась.
Через какое-то время остывший геркулес был доставлен в мою
спальню.
– Ну, Танюша, – заворковала я, – давай садись!
– Ни в коем случае, – испугался полковник, – пусть лежа ест.
– Не хочу, – засопротивлялась Тяня.
Мы начали уговаривать капризницу:
– Попробуй только!
– Очень вкусно.
– Ну пару ложечек…
Затем принялись ругать хныкающую гостью:
– Очень неразумно себя ведешь!
– Прекрати стонать.
– Операцию сделают, шрам останется…
Последний аргумент оказался решающим, Борейко скривилась, но
кивнула:
– Хорошо, давайте. Фу, какая гадость! Отвратительно!
Преодолевая сопротивление, мы впихнули в несчастную чуть ли
не литр невкусной каши и посмотрели на Семена Петровича.
– Думаю, теперь можно осторожно посадить больную, – кивнул
терапевт.
– Давай, Танюшенька, – заквохтала Зайка, – вытяни ручки, вот
так, так, так… Сидим!
– Ой! – закричала Маша. – Смотрите!
Я глянула на кровать и ахнула. На простыне лежал термометр.
– Что там? – забеспокоилась Борейко. – Меня опять тошнит!
– Гра… – начала было Маня, но тут же захлопнула рот.
– Что? – нервничала Таня.
– Градусник нашелся, – ляпнул Тёма. – Он все время под вами
находился, вы ничего не глотали.
Борейко резво вскочила на ноги и уставилась на постель.
– Здорово получилось, – радовался глупый Тёма, – ни в какую
больницу ехать не надо!
Татьяна схватилась за живот.
– Изверги! Заставили меня сожрать столько этой мерзкой
пакости! Напугали до обморока!
– Ты сама сказала, что проглотила его, – напомнил полковник.
– Я? – взвизгнула гостья. – Никогда! Ой, желудок болит!
Уходите! Спать хочу!
– Завтра надо непременно сдать анализы, – напомнил Семен
Петрович и был таков.
– Может, все-таки спустишься вниз, в гостевую? – робко
спросила я. – Теперь не страшно идти по лестнице.
– Вот ты какая… – укоризненно нахмурилась Танюшка. – Я
умираю, а ты гонишь меня вон!
Ощущая себя почти убийцей, я схватила из шкафа пижаму и
понуро поплелась в гостевую комнату.
– Шуба нашлась? – окликнула меня Таня.
– Пока нет, – нехотя ответила я.
– Ты уж поторопись, – велела Танечка, шлепаясь в мою
кровать, – а то Сергей вернется и всем задаст.
– Кого имеешь в виду под всеми? – решила уточнить я.
– Тебя, – зевнула Борейко. – Кто мне помогает мужа
обманывать? Боровиков нервный – впрочем, большинство олигархов такие – чуть
что, за пистолет хватается. Ты уж постарайся, отыщи манто, иначе нехорошо
получится. Я-то как-нибудь выкручусь, а тебе влетит.
Глава 14
Не успела я заснуть, как чья-то твердая рука начала трясти
меня за плечо.
– Муся… – зашептала Машка.
Я с трудом раскрыла глаза и простонала:
– Который час?
– Восемь утра, – ответила Манюня.
– Боже, неужели? Думала, спала две минуты.
– Извини, пожалуйста, надо анализы сдать.
Я попыталась привести мысли в порядок.
– Какие? Зачем? У меня ничего не болит.
Манюня плюхнулась на мою кровать и зашептала:
– Понимаешь, похоже, Тёма не тот, за кого себя выдает. Зайке
он тоже самозванцем показался, и Кеша в легком недоумении. Даже Иван усомнился,
а ведь он наивный, как Хучик.
Я усмехнулась. Наш садовник действительно настолько
недалекий человек, что позволяет своей супруге, хитрой Ирке, вить из себя
веревки.
– Один Дегтярев Тёме безоговорочно поверил, – продолжила
Машка. – Представляешь, он вчера ему костюм купил, рубашки…
Я уставилась на Машку.
– Полковник правда поехал в магазин? Думала, ты пошутила
вчера, когда сказала об этом.
Маня скривилась:
– Нет, я не шутила. Он решил одеть сыночка.
– Сам? Лично?
– Вот-вот! – усмехнулась Маруська. – Я тоже обомлела, когда
узнала.
Я встала и пошла к шкафу. Многие мужчины не любят ходить за
покупками, но Александра Михайловича отличает патологическая ненависть к
торговым центрам, толстяк всеми силами старается избежать контактов с
работниками прилавка. А еще полковник доводит меня до бешенства своим упорным
нежеланием расставаться с пиджаками, брюками и свитерами, потерявшими приличный
вид.
– Ерунда, – бубнит он, если я начинаю злиться и показывать
на пятна, украшающие пуловер. – Эка беда – уронил на живот кусок селедки.
Отстирается. Где дырка? Тут? Ее заштопать можно, незачем тратить деньги зря.
Еще хуже полковник ведет себя, если мне удается затащить его
в какой-нибудь магазин. Александр Михайлович мигом превращается в идиота. Он
застывает столбом в примерочной кабинке, и дальше ситуация начинает напоминать
анекдот про мальчика-олигофрена, у которого педагоги пытаются выяснить планы по
поводу будущей профессии. Я таскаю охапками шмотки, натягиваю их на толстяка,
одергиваю, поправляю рукава, поворачиваю полковника к зеркалу и спрашиваю:
– Ну? Нравится?
