– Так иди в машину, чего расселся?
– Сам знаю, – проворчал Михеич, поднимаясь.
Оставшись втроем, посидели еще немного. Кривокрасов с капитаном выпили еще по рюмочке. Потом Лада почувствовала, что глаза слипаются – сказалась бессонная ночь и, извинившись, ушла в свою каюту.
– Хорошая девка, – сказал Евсеич, когда за ней закрылась дверь, – вы уж там ее не обижайте.
– Не обидим, – пообещал Михаил.
– Я смотрю, Сашке она по сердцу пришлась. Ты-то не ревнуешь?
– Не по мне она, – усмехнулся Кривокрасов, – хороша Маша, да не наша.
– И то правильно, найдешь себе еще, какие твои годы, – одобрил старик. – Нет хуже, когда мужики из-за бабы грызутся.
Делать на корабле было нечего. После обеда все разошлись, кто куда. Евсеич заставил палубных матросов что-то красить на корме, Шамшулов после разговора с Назаровым в кают-компанию не вернулся, ушел в каюту. Лейтенант с Кривокрасовым спустились в трюм – во время стоянки Евсеич загрузил товары для поселков на Новой земле и Назаров пошел отобрать то, что приготовлено было для лагеря. Лада подремала в каюте, но качка мешала заснуть и она зашла в рубку. Вениамина уже сменили, и за штурвалом стоял заспанный мужик в ватнике. Зевая во весь рот, он равнодушно покосился на девушку, спросившую разрешение взять бушлат.
– Бери, раз Евсеич разрешил, мне то чего.
Лада прошла поближе к носу корабля. Ветер гнал рваные тучи, волны бежали навстречу «Самсону», словно старались остановить его. Море казалось темным, но, перегнувшись через борт, Лада обнаружила, что вода очень прозрачная. Если корабль на несколько минут освещало солнце, то можно было видеть, как его лучи пронзают воду, постепенно угасая на глубине. Пахло йодом и солью. «Самсон» шел ввиду берега, слева до горизонта была сплошная водная гладь, усеянная белыми барашками, а справа низкий берег, кое-где поросший чахлыми деревьями и кустарником. Дюны, покрытые редкой травой, казались застывшими штормовыми волнами, море лениво облизывало пляжи с белым, как снег песком. Дальше темнел сосновый лес, изредка проплывала мимо деревня с темными бревенчатыми избами, с мостками над водой, с вытащенными на берег лодками. Избы казались угрюмыми, словно привыкли к зимним холодам и не верили в приход весны.
– Что, любуешься? – незаметно подошедший Евсеич встал рядом, – старинные поморские деревни. Отсюда и за рыбкой ходили, и торговать к норвегам, и до Карского моря добирались. На таких баркасах ходили, что сейчас сказать кому – и не поверят. Ничего не боялись: ни моря, ни стужи. Зверя били, земли открывали. В своей постели редко кто из поморов помирал – море забирало.
– Я думала, здесь скалы, а тут берег плоский, сосны. Как под Москвой, только, конечно, побольше, повыше.
– Скалы с Терского берега, красавица. Вот когда Горлом пойдем, это пролив между Белым морем и Баренцевым, покажу скалы. Но ты не думай, не так уж у нас и холодно зимой. Конечно, может пообвык я. На Новой Земле не в пример студенее. А тут море нас греет. Он пока остынет – тепло земле отдает. Сильных морозов, почитай, до февраля не бывает. Зато и весна поздняя – пока море согреется. Бывает и в июне лед под берегом стоит, припай. Поглубже-то на берег леса темные, озера встречаются. Летом, к августу, такая красота – иной раз дух захватывает. Только комарья да гнуса прямо пропасть. Житья не дают, кровососы.
Справа по борту, метрах в тридцати от корабля вынырнуло из воды что-то круглое. Евсеич показал чубуком трубки.
– Во, видишь? Тюлень. Далеко заплыл. Они обычно на скалах сидят. На Моржовце их видимо-невидимо. Аж берег шевелится. Вон, гляди, белухи.
Небольшое стадо белух пересекло курс, направляясь в сторону моря. Изредка над поверхностью показывалась почти белая спина животного, казавшегося под водой бирюзовой.
– Не любят их рыбаки, – проворчал старик, – рыбы жрут не сосчитать. Хуже только касатки.
На палубе показался механик, окликнул капитана. Евсеич поинтересовался, как машина. Они отошли в сторону, чтобы, как поняла Лада не смущать ее специфическими выражениями. По долетавшим словам, выходило, что если до вечера машину не наладят, то Евсеич лично ее разберет и покидает за борт, а ближайшей деревне даст дармоедам коленом под зад, наймет мужиков, поставит парус и толку будет намного больше. Механик, гулко стукая кулаком в грудь, клялся, что к вечеру все будет работать как часы, и если «Самсон» не полетит над волнами, «аки альбатрос», то механик с сего дня будет вместо спирта потреблять мазут в тех же количествах. На том и порешили. Михеич скрылся в машине, а капитан, покрасневший после спора, покосился на Ладу и ушел в рубку. Как поняла девушка, пришло время «марсофлотского» чая.
Вечером, как и обещал Евсеич, Двинская Губа осталась за кормой, и корабль лег на новый курс, входя в Горло. Пассажиры вышли из кают, даже Шамшулов, трезвый и мрачный, присоединился ко всем. Ветер развеял облака, блеклое солнце скатилось к западу. Слева, сквозь вечернюю дымку, можно было различить высокие скалистые берега Терского берега. «Самсон» прибавил ход – это ощущалось по дрожи палубы под ногами, короткие волны бились в борта.
Назаров принес оленью парку и заставил Ладу одеть ее. Избегая встречаться с ней глазами, он встал рядом.
– А какое лето на Новой Земле, товарищ лейтенант Государственной Безопасности? – спросила она, кутаясь в олений мех.
– Прежде всего, зовите меня Александром Владимировичем. Договорились?
– Договорились.
– Я на Новой Земле всего два месяца, Лада Алексеевна. Лета еще не видел, но зимы уже хлебнул. Надо вам сказать – с непривычки там ох как непросто.
– А прежний начальник?
Назаров сделал паузу, поискал по карманам папиросы. Лада поняла, что он подбирает слова, не желая то ли пугать ее, то ли просто обдумывает, как преподнести ей неприятные известия.
– Прежний начальник погиб, – наконец сказал он, – трагический случай.
Назаров мельком взглянул на девушку, проверяя впечатление от своих слов и вдруг у нее в голове пронеслись образы. Она словно видела все глазами Назарова.
Скалистый берег, борт «Самсона» возле кромки льда, какие-то люди готовят упряжку. Перед глазами мелькают лапы запряженных лаек, колышутся пушистые хвосты, ледяной ветер, колючий снег в лицо. Вот сквозь метель проступает вышка, ворота, примыкающий к ней забор из колючей проволоки. Барак, виноватые лица солдат. Холодное помещение, в щели дощатых стен намело снег, на земляном полу чья-то порванная одежда, заскорузлая, покрытая коричневой коркой. Это кровь… Вкрадчивый голос, лицо, глаза в круглых очках, седые волосы. «Все зависит от вашей позиции, товарищ лейтенант. Мы готовы сотрудничать». Снова окровавленная одежда, что-то торчит из нее, белея среди обрывков одежды. Коленный сустав и голень с обрывками кожи и сухожилий…
– Что с вами, Лада Алексеевна, – Назаров с тревогой заглянул ей в лицо.
– Его убил зверь, – прошептала девушка, глядя на него расширившимися глазами, – да?
