— А давай!
Он достал стаканы и наполнил их на две трети водкой. Вынув из кастрюли картошку, обжигаясь, дуя на пальцы, почистил и передал Леониду. Тот неловко взял ее своей клешней, обмакнул в соль. Игорь почистил картошку себе, взял стакан.
— Ну, Игорек, удачи тебе. Если что — звони. Номер телефона я оставлю. Ну, денег надо будет или с визой посодействовать. Договорились?
— Договорились.
Глухо звякнули стаканы, плеснулась водка. Корсаков в три глотка проглотил водку, откусил картошки, подхватил капусту. Леня не отставал.
— Вот это по-нашему, — одобрил он. — Чуть не забыл: я когда мужиков о тебе спрашивал, там еще какой-то дед ошивался. Стремный такой, небритый. Ребята ему залепили, что ты в Измайлове работаешь, он и укатил.
— Что за дед? — насторожился Игорь.
— В плаще каком-то дореволюционном, седой, волосы в хвост резинкой перехвачены.
— А-а, черт, это же Рогозин.
— Кто это?
— Тренер мой бывший. Сто лет не виделись, а тут на кладбище был, бабку моей подруги хоронили, и вдруг гляжу: он. Я и узнал не сразу. Только потом его и вспомнил. Интересно… если он меня даже на Арбате нашел, значит что-то важное.
— А мы грешным делом подумали: ханыга какой, собрался тебя на деньги крутануть. Ну и сплавили его. Да не переживай, если ты ему нужен — вернется.
Под картошку водка пошла легче. Леня сел на своего любимого конька: каждый раз, приезжая в Россию, он ругал заграничные порядки, а перед отъездом за рубеж обрушивался на родные, российские. Игорь слышал жалобы приятеля не в первый раз, но если раньше Леня набрасывался на повальное пьянство и невозможность выжить творческой личности, то теперь он к обычным нападкам на родную действительность добавил возмущение «бандитскими мордами, прячущими хайло за кожаными масками».
— …ты дай мне в харю с честно открытым лицом, и я спасибо скажу…
— Спасибо скажешь?
— Да, старичок! И в ножки поклонюсь! Значит, где-то я не прав, если мне в бубен заехали. А то прямо хунта какая-то: вяжут, руки ломают, вопросы дурацкие задают. У нас хунта чилийская времен Пиночета или свободная демократическая страна? Нет, ты скажи, — Леня подался вперед и поймал за рукав привставшего со стула Корсакова.
— Свободная и демократическая хунта, — ответил Корсаков. — Да пусти ты, я колбасы хоть порежу.
— А-а-а… вот все так. Родину на колбасу променяли, — с горечью констатировал Шестоперов, доливая остатки водки, — на протухшие американские чизбургеры и гамбургеры. Уеду. Уеду в Лондон. Там меня любят, морду не бьют, мистером называют, — он всхлипнул.
— Ну, Леня, ты чего? — усмехнулся Корсаков. — Решил водку слезой разбавить, по русской традиции?
— Вот ты смеешься, а зря! Так и говорят: мистер Шестопиорофф, портрет премьер-министра вашей кисти — это что-то необыкновенное. Сколько динамики, какая экспрессия! А я киваю: да, необыкновенное, да эпс… эспер… динамика так и прет. И плевать, что это не портрет премьера, а паровоз братьев Черепановых в лондонской подземке, главное — уважение, Игорек. Пикассо их всю жизнь дурил — возюкал по холсту чем ни попадя, а все равно восторгались. Я сделал имя и могу рисовать хоть задницей — все равно купят и в ножки поклонятся. Плевать, что руки поломаны! — Леня вскочил с места. — Вот спорим, буду задницей рисовать?
— Нет, не спорим, — Корсаков убрал со стола пустую бутылку и открыл коньяк. — Давай лучше коньячку.
— Под капустку?
— Под нее.
— Давай. А потом неси краски, я все равно буду…
— Будешь, будешь, — успокоил Шестоперова Игорь.
Они еще раз сходили в магазин, потом еще, правда, это уже Корсаков помнил смутно.
Анюта подъехала к особняку в первом часу ночи, припарковала машину. Из окна на втором этаже неслась музыка, перед дверью, в луже пива, валялись осколки битых бутылок. Сообразив, что стучать бесполезно, она открыла дверь своим ключом и побежала вверх по лестнице. Навстречу гремела бессмертная «Highway star». Децибелы, сравнимые по мощности с ревом взлетающего «Конкорда», били в лицо с силой ураганного ветра.
Корсаков и неизвестный худой и долговязый субъект с мокрыми бинтами на руках сидели на полу, привалившись к колонкам музыкального центра и орали, что было сил, пытаясь перекричать японскую акустику.
— Ай эм хайвей ста-а-ар!!!
Под ногу Анюте попались раздавленные тюбики с краской. На стене возле кресла имелись два отпечатка чьей-то задницы — синий и красный.
Увидав Анюту, Корсаков приветственно взмахнул рукой:
— Велкам ту зе хотел Калифорния, дарлинг!
— Что здесь происходит, джентльмены? — заорала она, стараясь перекричать Гилана.
Корсаков поднялся на четвереньки, потом утвердился на ногах и, приблизившись к ней, попытался обнять за плечи. Увидев, что руки у него вымазаны краской, Анюта вывернулась.
— Поиски конца… птуального взгляда на возможности челаэческого тела. Новое слово в живописи…
— А это что? — Анюта указала на отпечатки задницы на стене.
— Мощ-щ-щный цветовой аккорд, способный пробудить народные…
— Понятно. Это кто? — Анюта взглянула на субъекта, поднявшегося с пола и таращившего на нее глаза.
— Это? Это же живой классик Леонид Шестоперов! — провозгласил Корсаков, простирая руку. — Леня, представься.
Шестоперов согнулся в земном поклоне, протянул руку забинтованной ладонью вперед, как нищий на паперти, и, чмокнув губами, устремился к Анюте. Ноги его явно не успевали за туловищем, и он перешел на бег, став похожим на стартующего спринтера на стометровке. Анюта отступила в сторону, и Леня, пробежав мимо, обрушился вниз по лестнице, мелькнув на прощание розовыми бермудами.
— О, Господи! — Анюта подбежала к лестнице. — Он же убьется.
— Русского художника так просто не убьешь, — веско сказал Корсаков.
— Позвольте представиться: Леонид, — донеслось от входной двери, как бы в подтверждение его слов.
— Очень приятно, — Анюта решительно подошла к музыкальному центру и выключила его. — Ты как, в состоянии что-нибудь понимать?
— Я в хорошем состоянии, — подтвердил Корсаков, — просто в исключительно хорошем состоянии.
— Это я вижу. Спать будешь с ним, — Анюта кивнула в сторону лестницы, откуда неслись витиеватые приветствия и здравицы в ее честь, — на матрасе. А завтра будешь оттирать этот мощный аккорд, исполненный, как я понимаю, чьей-то жопой.
— Анюточка, я тебя так люблю…
— Только без рук! — Анюта отвела от себя разноцветные пальцы Корсакова. — Музыку больше не включать. Кстати, водка у вас еще осталась?
