Карина вошла, кутаясь в его рубашку, доходящую ей до колен.
— Молодец. Одевайся, завтрак на столе.
Максимов отключил компьютер.
— Эй, небожитель, — окликнула его Карина. — Ты хоть понял, что сказал?
— Сказал — одевайся. Время не ждет. Самолет отбывает в три часа. А нам еще надо к деду заскочить на работу.
— Тем более. — Карина плюхнулась в кресло. — Как ты считаешь, могу я показаться в таком виде пред строгим взором твоего великого предка?
— В рубашке — нет.
— А больше не в чем. — Карина рассмеялась. — Нет, я поражаюсь твоей сообразительности! Вещи мои в гостинице остались, так? А тут только джинсы и рубашка. Совершенно позорного вида. В них только на грузовике разъезжать.
— Тоже мне проблемы. Заскочим по дороге, купишь что-нибудь.
Карина встряхнула мокрыми прядками. Состроила забавную мордашку.
— Как у тебя все просто, аж завидно. Во-первых, заскочить в магазин — это минимум часа два, чтобы ты знал. Во-вторых, ты же не хочешь, чтобы перед Эрикой я выглядела бомжинкой? Значит, надо добавить еще час времени и потратить чуть больше денег.
— А в фитнес-центр заскочить не надо? — спросил Максимов. — Часика на три?
— Нет, не надо. — Карина встала, сладко потянувшись.
— Потому что ты этого не переживешь.
— И на том спасибо.
Карина подскочила, в секунду оказалась у него на коленях. Прижалась, обдав ароматом чистого молодого тела.
— А когда ты злишься, у тебя вот тут морщинка появляется. — Она погладила переносицу Максимову.
Он невольно зажмурился.
— Галчонок. Не задумываясь, с ходу процитируй первую пришедшую на ум фразу о Дороге или Пути. Неважно, откуда.
Карина прищурила правый глаз.
— Та-а-ак… Пожалуйста. «Для меня существует только Путь, которым я странствую, любой Путь, который имеет сердце или может иметь сердце». Так говорил Дон Хуан Матус в книге Кастанеды. Это что, тест какой-то?
— Имя Карлоса Кастанеды в определенных кругах звучит, как пароль, — уклончиво ответил Максимов.
«Девчонка вышла на Дорогу», — подумал он, отвернув от нее лицо, чтобы не смогла прочесть тревоги.
* * *
Максимов невольно замер на пороге кабинета деда.
Профессор Арсеньев за несколько суток сильно постарел. Осанка все еще была, как он ее называл, кавалергардской, льдистые глаза смотрели твердо и сурово. Только в глубине их затаилась боль. Резче стали морщины, потемнели, как старые шрамы, а лицо приобрело нездоровый восковой цвет.
— Заходи, Максим! — Дед погладил раздвоенную бороду, укладывая ее по обе стороны галстука. — Знаю, что в гроб краше кладут. Но вовсе не обязательно так жалостливо на меня смотреть! — проворчал дед.
— Тебе бы больничный взять, — начал Максимов, сев в кресло.
— Не дождутся! — отрубил Арсеньев. — С чем пожаловал?
Он произнес это так, словно Максимов все время со дня последней встречи безвылазно просидел в своем подвале.
У них давно было заведено правило: в местах, где могли подслушать (а рабочий кабинет был одним из них) тему беседы, ее тон выбирал старший и более осведомленный — сам Арсеньев. Дед не упомянул о поездке Максимова, ее результатах и о том, что произошло в его отсутствие, значит, не посчитал нужным.
— В командировку хочу съездить, — принял правила игры Максимов.
— Максим, ты же знаешь, в каком мы положении. Выписать бумажку с печатью я могу тебе хоть на Луну. Но лететь придется за свой счет.
— На Луне мне делать нечего. А в Душанбе слетать надо. Ты бы черкнул письмецо профессору Миядзаки. Он как раз в Таджикистане что-то копает. Посещу его экспедицию, от тебя привет передам.
Дед насупил брови.
— Судя по твоим блудливым глазкам, ты уже с ним связался?
— Утром послал письмо по Интернету. Он сразу подтвердил согласие. Вот. — Максимов положил на стол лист компьютерной распечатки. — Его сотрудница готова встретить нас в Душанбе и отвезти в лагерь экспедиции. Барышню зовут Юко Митоши. Наверное, красивая, как гейша.
— И когда ты угомонишься, — беззлобно проворчал дед, прищурившись, пробежал глазами текст. — Ну и лети себе на здоровье, коль скоро сам с усам. Поставил в известность, и слава богу.
— Дед, это же Восток! Сам знаешь, дело тонкое. Мне бы письмишко какому-нибудь визирю по культуре. За твоей подписью, конечно.
Арсеньев на секунду задумался, потом кивнул.
— Заместитель министра культуры — мой хороший знакомый. Если не сняли, конечно. Пойдет?
— Беру, — улыбнулся Максимов.
Арсеньев перевернул листок, задумавшись, стал рисовать кривые линии.
Максимов присмотрелся. И сразу же поймал острый взгляд деда.
На листке появилась дугообразная свастика. Рядом вырос вопросительный знак.
«Да», — глазами ответил Максимов.
Арсеньев тщательно заштриховал свастику, превратив ее в черный квадрат. Рядом нарисовал круг и перечеркнул его крест-накрест двойными линиями.
— Что это? — спросил он вслух.
— Славянская руна Дажь. Символизирует животворящую силу солнца. Знак вечной жизни, — как на экзамене ответил Максимов.
— А как назывались русские витязи в «Слове о полку Игореве»?
— Дажьбожьи внуки.
— Не безнадежен, — выставил оценку профессор Арсеньев. — И третий, последний вопрос. Известен малоазиатский бог Тадж. Созвучье «дажь» — «тадж» очевидно. Арийский народ — таджики — «отюрчен» лишь в седьмом веке нашей эры. Так куда ты купил билет?
— Еще не купил… В Душанбе. — Максимов попробовал слово на вкус, покатал, как камешек во рту. — Дажьбог. Получается — город Дажьбога. Город Солнца.
— А почему так неуверенно? — усмехнулся в бороду Арсеньев. — Профессор Миядзаки абсолютно уверен, что именно в этих местах находился духовный центр протославян. Один из центров, если быть точным.
— Ему не дают покоя лавры Щербакова? — спросил Максимов.
— Да какие там лавры! Одни тернии. Не Трою же человек открыл, а всего лишь Асгард, — со сдержанной болью, едва прикрытой иронией, произнес дед, обреченно махнув рукой.
Открытие города богов — мифического Асгарда, описанного в скандинавском эпосе, не вызвало никакого ажиотажа в общественном сознании. Даже научная общественность сохранила олимпийское спокойствие. Шлимана, поверившего Гомеру и откопавшего Трою, знает любой мало-мальски образованный человек. Но мало кому что скажет имя нашего современника Владимира Щербакова.
[55]
Хотя научный подвиг его равноценен шлимановскому. По «Старшей Эдде» он нашел город асов и дворец Одина, до открытия считавшегося всего лишь божеством из мифов полудиких скотопасов, живших черт знает когда до рождества Христова и Октябрьской революции. Он же доказал, что ту самую Трою основали «трояновы дети» — народ ванов, предков славян.
