— Я знал ответ. Давно знал. Но не ожидал, что ты ответишь.
— Почему?
В широко раскрытые ноздри Дикаря поплыл запах старости.
— Возможно, я тебя плохо знаю, — пробормотал Вожак, отвернувшись.
Дикарь сжал зубы, чтобы наружу не вырвался победный крик. Впервые он почувствовал, что сильнее, во сто крат сильнее Вожака.
Старые львы
Салин усталой походкой спустился по лестнице и подошел к машине.
Владислав выскочил, услужливо распахнул дверцу, успев смазать улицу взглядом.
Салин устроился на сиденье. Снял очки и стал мелко дрожащими пальцами массировать переносицу.
Владислав нырнул в салон. Бросил в рацию «Снимаемся!» и кивнул водителю.
Машина приемисто рванула с места, выкатилась на проспект и быстро набрала скорость. В окне замелькали яркие блики реклам.
Салин отвернулся в темноту салона. Решетников, забившись в угол сиденья ждал. Не произнося ни слова, наблюдал, как сквозь маску сановника и тайного советника, на лице Салина проступают обрюзгшие складки усталости.
— Центр операции на Ближнем Востоке, — прошептал Салин, отваливаясь на спинку сиденья. — Что тебе говорит имя Саид-аль-Махди?
— Ровным счетом ничего, — нахмурившись, ответил Решетников. — Нам сейчас для полной радости только «Аль-Кайды» не хватает. А Бухгалтер что об этом кадре сказал?
— Кроме имени, ничего. — Салин уронил руку на колени. — Загрядский давно — полный пшик. Все вопросы к Глебу Лобову.
Решетников дважды крякнул. Как штангист, прилаживающий руки на гриф штанги.
— Поспрошать можно. Только как? — спросил он.
— Сообразно обстоятельствам, — с плохо скрытым раздражением ответил Салин.
— Ну-у, — протянул Решетников. — Тогда Владиславу карты в руки. По экстренным мерам — это к нему.
Владислав подобрался, как доберман, услыхавший свою кличку.
Активные мероприятия
Срочно
т. Салину В.Н.
Объект Агитатор принят под наблюдение.
В 20.30 объект покинул адрес и проследовал в бар «Тропик Рака».
Для активной разработки объекта подготовлен агент «Белка».
Владислав
Глава двадцать четвертая. Дурь, деньги и два шара
Создатель образов
Внутри бар выглядел папуасской деревней, захваченной белыми наемниками. От аборигенов остались только хижины, оружие и черепа на стенах, этнически бесхитростная мебель и немного экзотической утвари, — ровно столько, сколько требует понятие «дизайн». Остальное: посуду, жратву, баб и выпивку завоеватели привезли с собой.
Белые люди отдыхали после трудового дня. Как положено в колониях, к ужину все сменили рабочую спецодежду на вечерние костюмы. Никакого камуфляжа, растянутых на коленях спортивных штанов, кожаных курток и кроссовок. Версаче, Хьюго Босс, Армани и чуть-чуть Труссарди. Если что и прикуплено на китайском рынке, то все равно якобы от тех же фирм. Дамы были в меру раздеты, минимум одежды на них стоил так же дорого, как и шубки, сброшенные на спинки стульев. Золото и мужчинами и их спутницами выставлялось напоказ, как боевые награды на слете ветеранов.
Глеб наскоро осмотрел публику.
У женщин были плотоядные губы и галочьи глаза. Мужчины делились на две неравные группы: хищников-охотников и трупоедов. Убийц и мародеров, если точнее. Сейчас мародеров: — спекулянтов, сутенеров, кидал, барыг и прочих менеджеров фирм невнятной специализации было заметно больше. Джентльмены удачи ожидались ближе к полуночи.
«Тупик цивилизации», — усмехнувшись, подумал Глеб.
Прошел к стойке, забрался на табурет.
— Апельсиновый сок, — сказал он бармену.
— Свежевыжатый или из пакета? — с пафосом уточнил бармен.
Парню на вид было чуть за двадцать. Судя по цвету лица, себя он свежевыжатым соком не баловал.
«И что за мода пошла, пить за бешеные бабки сок из чужих грязных рук? — подумал Глеб. — На заводе его хоть кипятят. А этот онанист обморочный неизвестно чем болеет. Зато круто!»
— Открой новый пакет, — распорядился он.
Бармен пошевелил белесыми бровками, что на его бессловесном языке, наверное, означало: «Клиент всегда прав, даже когда не очень прав», выставил на стойку прозрачной чистоты стакан, нырнул вниз. Появился с пакетом «Джей Севен» в руке, демонстративно сковырнул пробку и, опрокинув, направил длинную оранжевую струю в стакан.
— Лед? — по ходу дела спросил он.
Глеб отрицательно покачал головой.
Бармен с халдейской грациозностью задраил горлышко коробки, струя резко оборвалась.
— Прошу вас. — Он придвинул стакан к Глебу. — Что-нибудь еще будете заказывать?
Глеб отрицательно покачал головой.
Парень, как на рельсах, плавно и без видимых усилий проскользил к другому концу стойки, где гулял какой-то тип в синем пиджаке. Вышедший из моды пресловутый бордовый пиджак он оставил дома, но с рожей, закаленной мордовскими морозами и задубелой в боксерском зале, ничего поделать не мог. Пришлось принести с собой. В оба рукава его пиджака вцепилось по телке стодолларового вида.
Глеб пощупал взглядом типа и его подруг на этот вечер и отвернулся.
Пригубил сок.
Краем взгляда заметил, что бармен, получив заказ от типа, дрессированной обезьянкой стал жонглировать бутылками, успевая трясти стальным шейкером и освободившейся рукой то и дело что-то подбрасывая в три бокала на стойке. Бутылки, то высоко взлетая, то скользя по ловко подставленному предплечью в ладонь, метали разноцветные блики. Девки восторженно ржали, тип в синем пиджаке тихо балдел от собственной значимости.
Следя за этим цирковым представлением, Глеб подумал, что в стране жуткими темпами идет селекция двуногих. Тон задают такие вот мордатые. Несогласные платить ему дань будут уничтожены, неспособные ублажить вскорости вымрут с голоду.
«Что ждет этого жонглера? Что имеет, то и ждет. Сейчас заработает сотню баксов на чаевых, побежит к своей девчонке. Она тихо дает нелюбимому шефу на служебном диване, но любит жонглерчика. Потому что помыкать им можно, а шефом — нет. Забурятся они в клубешник, оттопырятся на эти чаевые до одури, возможно, таблеток похрумчат, чтобы кайф от жизни поймать. А к утру завалятся в съемную квартирку жонглера. Мимоходом перед сном займутся свободной любовью. Девочка от усталости лопухнется и залетит. Поплачет, позлится на жонглера, а потом прикинет шансы, да и потащит дурака в ЗАГС. Вот тебе и новая семья: папа — халдейчик, мама — офисная шлюшка и киндер с „экстази“ в крови и с рабски гибким хребтом. Ячейка общества, твою мать! Через два десятка лет, когда киндер подрастет, можно смело вводить крепостное право. Никто даже не пикнет. — Глеб закрыл глаза и сделал долгий глоток. — И не объяснишь же малохольному, что не бутылками крутить надо, а за учебниками сидеть. Возраста же — студенческого… Впрочем, если раньше не понял, что за умную голову платят больше, чем за ловкие руки и тугую задницу, пусть работает руками или подставляет задницу».
