– Генералом Скобарем меня не пугай, он в наши игры не игрок.
– Разве? Зачем его тогда Старостин в Москву приволок? – зло прищурился Филатов.
– Приволок он, а утвердил я. Если бы подлянку почуял, отправил бы назад на китайскую границу. У тебя на него компра есть? Нету. Вот и хватит об этом!
– Как скажешь.
Сквозь толстые стены пробивались тугие удары мяча и гортанные вскрики игроков.
С лица Первого сошел спортивный румянец. Он только что отыграл пару геймов в теннис, все еще был в белых шортах и тенниске, с полотенцем на шее и напульсниках на жилистых руках.
– Ты не умеешь ждать, Игорь, – севшим голосом произнес он. – Нарой мне компру на Старостина. Только стопудовую компру, и я его сниму.
– Снять мало. Надо арестовать и шлепнуть при попытке бегства. А потом судить закрытым трибуналом.
Первый коротко хохотнул.
Филатов не смог удержаться, чтобы не испортить настроение своему шефу.
– Обязательно ехать в этот гадюшник? – спросил он.
Первый ответил, как учитель бестолковому ученику:
– Политика! Я давно лично с народом не общался.
Это было правдой. Первый со дня вступления в должность для граждан страны существовал только в телевизоре, куда доходил сигнал, и в газетах, куда их довозили. Одно время еженедельные выступления Первого транслировали по радио, но, проанализировав агентурные сообщения и "отзывы с мест", решили отказаться от американских приемов "обращения к нации" по поводу и без повода. В народе за Первым, открывшего в себе дар говорить правильно и долго, прочно закрепилась кличка "Матюгальник".
– А ты здание театра давно видел? – спросил Филатов.
– Не понял? – сделал удивленное лицо Первый.
– Проехали…
Филатов не стал уточнять, что его отдельная рота личной охраны раствориться в лабиринтах исполинского храма песни и пляски Армии, как муравьи в тайге. А брать штурмом здание театра без поддержки танков и авиации – занятие безнадежное. Особенно, если в тылу у тебя части СБР, молящиеся на своего командующего и плевавшие на главкома.
Он задом толкнул дверь, вышел в коридор, открывая выход Первому.
Фараон
Старостин положил трубку. Полез в карман за папиросами, вспомнил, что оставил пачку на столе внизу, и выругался:
– Паяц, дешевка! А туда же лезет… Ему бы только потрепаться на публике. Второе явление Троцкого народу!
«Спокойно, Иван, – приказал он сам себе. – Не мандражируй. Так начнешь от собственной тени шарахаться. Ни с чем этот звонок не связан. Вернее, связан, но не с тем, чем ты подумал. Филатов крутит, сразу видно – он!
А ведь ты правильно рассчитал, когда сам за кремлевскую стенку не полез, а этого попугая в кресло впихнул. На хрен, на хрен! Быстро же они паяца окрутили, даже не ожидал. Знал, что с гнильцой парень, с изрядной гнильцой, жизнью пыльным мешком не битый, но что бы так быстро скурвился, нет, не ожидал. Урок! Половину, если не больше своих придется к ногтю, и в самое ближайшее время. Начнут хапать и врать. Им только позволь, схарчат самого, не крякнут! Разберемся …
А мне сейчас крепкие мужики нужны. Какой номер-то у него? Вот, память девичья – "дала, а кому – не помню". Ага! Сейчас мы отца-командира обеспокоим».
Он потянулся к телефонной трубке…
Ретроспектива
Особый Дальневосточный военный округ
(за четыре года до описываемых событий)
Фарон
Утки выскочили из-за леса неожиданно, дружно пошли кругом над озерцом; четыре силуэта четко выделялись на фоне по-вечернему прозрачного неба.
Старостин присел, взяв ружье на изготовку, с замирающим сердцем следил как медленно снижаются птицы, выждав момент, выпрямился, поймал на мушку первую. Стрелял на упреждение; утку подбросило, вышибло несколько перьев, она сложила крылья и камнем пошла к воде. Он уже было взял на мушку вторую, но краем глаза заметил, что первая выровняла полет и по крутой глиссаде уходит к камышам; растерявшись, дернул стволом в ее сторону и не целясь выстрелил.
Слева один за другим ударило два выстрела, по характерным всплескам понял, Скобарь попал, и чертыхнулся.
– Эй, мазила, иди ко мне, перекурим! – позвал из-закамышей Скобарь.
Старостин стал пробираться по кромке воды, с трудом различая тропку в густеющих сумерках, несколько раз оступился, громко чавкнув глиной.
– Тише там, лосяка! Птицу распугаешь.
– Да иди ты! – Старостин с трудом пробившись через пучки сухой осоки, выбрался на сухой пятачок, где стоял, подхватив ружье под руку, Скобарь.
Джана, отчаянно молотя лапами, разгоняя круги по матовой стоячей воде, уже подбиралась к лежащей на воде утке.
– Скорее ты глоткой своей луженой распугаешь! – проворчал Старостин.
– Учись, пока я живой. Две – как с куста! – Скобарь закинул ружье на плечо, вытер руки и полез в карман бушлата за сигаретами. – Нет, это какая же память нужна, чтобы в такой одеже ходить? Только на спине карманы не напендюрили!
– Мои будешь? – Старостин протянул пачку папирос.
– Твои курить, легкие до колен иметь надо. Спасибо, уже нашел. Местный табак, кислятина, но приятный.
– Одну вижу, а вторая где? – спросил Старостин, выдохнув дым.
– Там, под камышами. А ты? Глаза в разные стороны разбежались, да? – Скобарь выставил в улыбке крупные хищные зубы.
– Ага. Думал, подбил, а она, стерва, опять на крыло поднялась. Обидно.
– Запомни, все стрелки делятся на дергунчиков, моргунчиков и мазунчиков. Ты – типичный дергунчик. Зачем вприсядку прыгал? Спокойнее надо, тут утки к выстрелу привыкли, стрельбище рядом. А на шебуршение внизу реагируют моментально. Ай, молодец, Джана!
Собака выбралась на берег, бросила утку к ногам хозяина, завертела длинным телом,обдав их с ног до головы холодными брызгами.
– А вторая? Мы филони не договаривались! Ищи ее, Джана, ищи. Пшла вперед, собака моя ненаглядная! – Скобарь слегка толкнул собаку к воде.
– Темнеет. – Старостин поднял голову. – Вон и звезды высыпали. Может, поедем, Алексей?
– Погоди, сейчас еще один заход будет. Я их расписание полетов уже изучил. Пульнем по разу – и домой. Ай, молодец, Джана! Ай, хорошая! Давай-ка ее сюда.
Джана выбралась на берег, бросила в траву трупик утки, самозабвенно от черного носа до кончика куцего хвоста затряслась, обдав людей шрапнелью холодных капель.
– Ох! – невольно вздрогнул Старостин. – Что же она, стерва, брызгается! Приучил бы в стороне отряхиваться.
