Шикарный вопрос. Он считал меня дегенераткой.
— Знаю, конечно. У них для этого утки. Или судна, как тебе больше нравится. Итак, у тебя есть утка, хозяин?
Чего у карлика не было, так это утки. Этим вопросом он был явно загнан в тупик. Потерянно стоял посреди комнаты и чесал репу. Но вот радостно хлопнул в ладошки и расплылся в дебильной улыбочке.
— Матильда, ты доела картошку?
Я согласно кивнула. Да, доела картошку. И выпила полтермоса чаю. Так что проблема отсутствия средств для оправки скоро станет весьма насущной. И тебе, Карла, ее решать. А ну прояви-ка немного изобретательности.
Он проявил ее в полной мере. Извлек из-под кровати пустую миску, которая укатилась туда, когда я ее бросила на пол, доев свой скудный ужин. Сунул ее мне на кровать и радостно объявил:
— Вот тебе эта… судна. Поставь радом, чтоб дотянуться. И не расплескай на постель.
«Что ж я, свинья? — подумала я. — Хотя не мешало бы из вредности обгадить тебе твои белые простыни на этом… ха-ха-ха… ложе. Так ведь потом измочалишь об меня всю плетку. Нет, лучше уж не подавать тебе для этого поводов».
Но все же я решила еще чуть-чуть озадачить «хозяина».
— Ты думаешь, мне этого хватит? Этой бадейки? Окстись. Я не тридцать шестая. Я в два раза крупнее.
И тут карлик проявил нетерпение. Тоненько гаркнул:
— Ты что, издеваешься?!! Матильда!!! Как разговариваешь?!! Что значит «окстись», мать твою?! — Но так же быстро, как взорвался, он и остыл. — Ладнысь… В общем; так. Тридцать шестую я запирать на ночь не буду. Как че-то там сделаешь, так покличь ее. Слышишь? Так и покличь ее: «Трид-цать шес-та-я-а-а». Она там все в ведро и приберет. — Карлик повернулся к девочке и строго распорядился: — Слышь, девка? Штоба прибрала.
«Тридцать шестая» испуганно покивала. Перспектива подходить ко мне — такой ужасной, такой непредсказуемой! — ее совсем не прельщала.
— Так… — «Хозяин» окинул взглядом комнату, проверяя, все ли он оставляет в полном порядке. Удовлетворенно хмыкнул и направился к двери. — Свет я вам выключу. Неча электричество жечь. Эвон, свечку одну запалите, коли хотите. Но тока одну!.. Не безобразьте тутока ночью. — Он погрозил пальцем и, пригнувшись, вышел за дверь.
«Тридцать шестая», пока не погас свет, бросилась к шкафу за свечкой и в тот момент, когда в комнате стало темно, неумело защелкала зажигалкой, высекая кремнем яркие снопы искр.
Я молча наблюдала за тем, как запрыгал, забился робкий огонек на кончике фитиля. И, пока девочка закрепляла свечку на спинке кровати, все ждала, что он сейчас последний раз вздрогнет и погаснет. Но он остался жить своей маленькой скудной жизнью, не давая темноте полностью узурпировать власть в комнате. Весело отражаясь в звеньях цепей, протянувшихся от кандалов на моих ногах.
«Тридцать шестая», закончив со свечкой, поспешила шмыгнуть, как мышка в норку, в клетку и затаилась там, невидимая во мраке. Пора было заняться ее приручением. Если сегодня я сумею склонить ее на свою сторону, завербовать ее как союзницу, то, возможно, уже к утру освобожусь от оков, а днем мы с девочкой окажемся на свободе. Эх, карлик, карлик! Уж больно неосторожно оставил ты нас одних! Или ты настолько уверен в «тридцать шестой»? Посмотрим сейчас, чего она стоит, твоя уверенность.
— Эй, девочка, — негромко позвала я. — Как тебя зовут?
В ответ — тишина. Впрочем, я этого ожидала. Мне придется сегодня основательно потрепать языком, прежде чем вытяну из «тридцать шестой» первое слово. И на это себя я уже настроила. И воспринимала это, как дежурные, заранее учтенные в стратегическом плане освобождения трудности.
— Меня, например, зовут Мариной. Со всем не Матильдой, как придумал хозяин. Я из Петербурга. Знаешь, где это?
В ответ — ни шороха, ни вздоха. Полнейшая тишина. Даже нигде не скребутся мыши.
— Я сейчас в отпуске. Ехала отдыхать, случайно оказалась в этих краях, заблудилась в лесу и наткнулась на хозяина. Я думала, что он мне поможет, а он обманом заманил меня сюда, пригрозил пистолетом, связал… И вот видишь, я теперь у него в плену. А никаких милиционеров, как он говорит, я не убивала и даже не ранила. И ни из-под какой стражи я не сбегала. А то, что я согласилась с ним, будто все это сделала, так это затем, чтобы его лишний раз не сердить. Чтобы он не так сильно стегал меня своей плеткой. Ты боишься его? А, девочка?
Тишина.
— Знаешь, у меня дома есть муж. А еще я скоро должна родить ребеночка. Ну не так чтобы скоро. Через семь месяцев. А у тебя кто-нибудь есть? Родители? Бабушка? Дедушка?
Девочка в клетке громко вздохнула. И зашуршала подушкой.
Уже прогресс!
Я обрадовалась и этому, казалось бы, ничего не значащему, признаку жизни. И принялась с удвоенной — нет, с удесятеренной! — энергией рассказывать про свою жизнь. И про жизнь вообще. Про то, какой в этом году теплый, погожий май. И про то, как много на улицах городов нарядных счастливых людей, как они веселятся и любят друг друга. Враки, конечно. На улицах городов люди готовы вцепиться друг другу в глотку. Но мне сейчас было не до правдивости. Мне надо было хоть как-то расшевелить эту сомнамбулу в клетке. А ради этого я готова была городить все что угодно. Например, что вот уже год, как по Земле бродят пришельцы из космоса, а собаки научились курить сигареты. Все что угодно… Лишь бы дождаться в ответ хотя бы словечка. А дальше дело пойдет.
Своего я добилась, когда язык от длительной беспрерывной работы уже распух и был готов отвалиться, а горло пересохло настолько, что там можно было сушить сухари. Я попыталась дотянуться до термоса с остатками чая, но длины цепей не хватало. Как ни пыталась я растянуть себя, как ни крутилась и ни изгибалась, моя рука замерла в полуметре от стоящего на полу термоса. Близок локоть… как говорится. Ничего не оставалось, как взывать о помощи к «тридцать шестой».
— Подойди, пожалуйста, — попросила я, — подай мне чая.
В клетке раздался чуть слышный шорох, и девочка почти бесшумно появилась в пространстве, освещенном свечой. Словно фантом. Как приведение. Она наклонилась, протянула мне термос и осталась стоять возле кровати, внимательно наблюдая за тем, как я свинчиваю крышку и наливаю в нее чай.
— Присаживайся. Чего стоишь? — улыбнулась я, в душе трепеща оттого, что возьму вот сейчас и спугну свою единственную надежду на освобождение.
«Тридцать шестая» осторожно ткнулась попкой в краешек кровати, продолжая с интересом разглядывать меня, словно перед ней сидело, прикованное цепями к стене, некое инопланетное чудо. Впрочем, чудом я и была для нее. Интересно, и сколько же эта несчастная не видела обыкновенных людей?
— Так как же тебя зовут? — Я напилась, завинтила на место крышку, но возвращать термос девочке не спешила. — Меня Марина. А тебя?
— Тридцать шестая.
Я облегченно закрыла глаза. Я мысленно прокричала: «Ура!» Я ощутила, как у меня с души свалился огромный камень.
