– Слава богу, больше я эту, с позволения сказать,
«терапеутшу» не видел, – завершил Сопельняк рассказ. – С ней Анфиса возилась,
дура у нее жила пару дней, пока несчастную малышку не похоронили. Анфиса мне
что-то рассказать пыталась, но я решительно заявил: «Баста! Не желаю слушать!
Таких матерей судить надо! И диплома врачебного лишить!»
Игорь Никитович вытер лоб бумажной салфеткой и бросил ее в
корзину.
– А сейчас где Анфиса?
Сопельняк пожал плечами:
– В корпусе.
– Она работает?
– Конечно, молода еще для пенсии.
– Можно мне с ней побеседовать? Случай такой дикий, о нем
надо рассказать, предупредить людей.
– Думаю, про то, что больной живот нельзя греть, знает
каждый человек, – фыркнул Сопельняк, – только «терапеутша» оказалась не в
курсе. Минуточку! Лена, позови сюда Фису!
– Сейчас, Игорь Никитович, – донеслось из приемной, – уже
бежит.
Наверное, Анфиса и впрямь летела словно на крыльях, потому
что не прошло и пяти минут, как в кабинет вошла стройная женщина в голубой
хирургической пижаме и, чуть задыхаясь, спросила:
– Звали?
– Знакомьтесь, – сказал Игорь Никитович, – Фиса, моя правая,
а иногда и левая рука, а еще шея, вертит начальством как хочет! Вот вчера
выпросила премию для одной свиристелки!
– Скажете тоже, – засмущалась Анфиса, – руки, шея! Я обычная
медсестра на подхвате.
– Это Дарья Васильева, – представил меня Сопельняк, –
журналист с телевидения. Нас снимать будут.
– Супер, – по-детски обрадовалась Фиса, – ой, а я без
прически, шапочкой волосы примяла!
– Я приехала для предварительного разговора, – успокоила я
медсестру.
– Вот и поболтайте, – кивнул Сопельняк, – оставляю вас
вдвоем.
У Фисы оказалась замечательная память.
– Кто же такое забудет, – возмущенно всплеснула она руками,
когда разговор зашел о Килькиной, – натуральная жаба. Представляете, объявила я
ей о смерти дочери, а эта… уж и не знаю, как ее назвать, спрашивает: «Чаю не
дадите?»
Анфиса решила, что у Зои Андреевны шоковое состояние, и
предложила:
– Пошли в сестринскую.
Килькина последовала за Фисой, получила кружку и начала пить
чай, не забывая угощаться конфетами. Фисе не было жаль шоколада, отчего-то все
больные и их родственники наивно полагают, что лучший подарок для врача – набор
«Ассорти», в сестринской всегда было в изобилии сладкого.
Медсестру покоробила не невоспитанность Килькиной, не то,
что та бесцеремонно, без спроса запустила лапу в коробку, а полнейшее
спокойствие матери, лишившейся ребенка. Впрочем, и отсутствие слез можно
списать на стресс, не у всех он проявляется бурно, иные не издают ни звука. Но
тут Килькина сказала:
– А где мне ее хоронить? В Москву везти не могу! Денег нет!
– Наверное, можно на нашем кладбище, – растерялась от такой
деловитости Анфиса: тело еще лежит в отделении, а мать гоняет чаи и
интересуется похоронами.
– Одежду куда дели? – спросила Зоя Андреевна.
– Чью? – не поняла Анфиса.
– Настину.
– Вам же отдали!
– Нет, мне ничего не давали.
– Значит, оставили в приемном покое.
– Сделай одолжение, отыщи, – сказала Зоя и засунула в рот
еще одну конфету, – а то хоронить не в чем.
– У девочки совсем нет одежды?
– Она выросла из всего, – пояснила мать.
И тут Анфиса не выдержала:
– Ты, похоже, совсем не горюешь!
Зоя со стуком поставила чашку на блюдце.
– Осуждаешь меня?
– Странно очень! Я бы на твоем месте…
– Ты на моем месте не была, – оборвала Анфису Зоя, – знаешь,
сколько я на своих плечах несла?
И Килькина поведала ей свою историю. Медсестра притихла.
Оказывается, несчастная Зоя была замужем за настоящим тираном, неуправляемым
скандалистом, который дома распускал руки, а на службе постоянно строчил
кляузы. У Зои Андреевны было два сына, но оба умерли. Килькина не хотела более
иметь детей, да муж заставил ее родить третьего младенца. Иван Петрович очень
огорчился появлению дочери и первый год беспрестанно орал на Зою, обзывая ее
бракоделкой. Но потом смирился и начал сам воспитывать девочку.
В результате маленькая Настя ругалась матом, как прапорщик,
и терпеть не могла мать. Иван Петрович поощрял хамство дочери и по вечерам
любил слушать ее доклады. Настя садилась около него и по-военному четко
рапортовала:
– Зойка купила на рынке мясо, дорого взяла, не торговалась!
Еще твою рубашку утюгом спалила, в мусор сунула, думала, я не замечу!
– Молодец, доча, – хвалил Иван Петрович, а потом шел
разбираться с женой.
Маленькая Настя наслаждалась криками матери и подзуживала
отца. Несмотря на постоянные метания из города в город, Настя отлично училась,
но педагоги постоянно вызывали мать в школу и жаловались на дочь.
– Груба, никого не слушается, жестока, изощренная хамка…
Один раз Зоя Андреевна расплакалась и сказала мужу:
– Больше не пойду к классной руководительнице!
Странное дело, но Иван Петрович не стал, как обычно,
дубасить жену. Он неожиданно спокойно сказал: «Ладно», – и отправился в школу.
Вернувшись с собрания, отец впервые отвесил дочери оплеуху и
сказал:
– Дура! Хитрее надо быть! Не дома, а в школе находишься! Там
улыбайся! Поняла?
Настя вытерла слезы.
– Да, папочка.
– Молодец, – похвалил отец и велел: – Зойка, сюда!
Матери досталось по полной программе.
– Сука, – вопил муж, орудуя ремнем с пряжкой, – позволяешь
учителям девку гнобить. Перестань орать, хуже вломлю. Запомни, чмо, если кто на
Настю наезжает, пасть открывай и говори: «Девочка отличница, заткнитесь! А то
жалобу напишу!»
Бросив рыдающую жену на полу, Иван Петрович ушел. Настя
подошла к матери и со злорадством заявила:
