Дарья Юдина осталась работать с теми документами, которые она считала самыми важными и которые не могли покинуть стены музея.
За эти три дня, что Дарья провела здесь, в этих стенах, она возненавидела музей.
Никогда прежде она не думала, что войти сюда и сидеть тут, читать документы и отвечать на вопросы и улыбаться вежливо, слушая чужие ответы, будет так трудно.
Просто невозможно. Нестерпимо!
Очень трудно держать себя в руках. Здесь, в этом месте. Где и была-то она прежде очень, очень давно. И не сохранила об этом месте почти никаких хороших воспоминаний.
Волхонка, Колымажный переулок…
Что это за харя гипсовая вон там в углу – орет, распялив рот в беззвучном крике? А, это гипсовая маска Горгоны Медузы…
Мертвые глаза…
Вопль боли…
Последний вздох…
Кабинет, точнее комната, которую выделили ей в музее для спокойной въедливой работы аудитора – маленькая, тесная, со старинной мебелью и вся заставлена гипсовыми слепками с античных статуй.
Это так называемый «запасник» для не слишком ценных экспонатов.
Гипсовые слепки – в основном с античных торсов. Все, что осталось от многочисленных статуй фризов храмов Эллады. Торсы, торсы, торсы без голов, с отбитыми руками. Изуродованные временем, точно взрывом, но сохранившие в себе невероятную мощь плоти.
Дарья Юдина, оторвавшись от бумаг, созерцала мускулистые мужские торсы. У многих мужское естество покалечено временем, отбито, лишь какие-то осколки – там внизу, куда так и скользит нескромный жадный взгляд.
Но у некоторых фигур – обезглавленных, безруких – ТАМ все как раз на месте. Столько силы мужской, мощи, нерастраченного семени, могучего пыла.
Но все это лишь холодный древний камень. Мрамор, гипс.
А в настоящем…
– Вам документы нужны? Мне из музея звонили. Вот, я привез.
Он вошел без стука, так, как входят лишь очень уверенные в себе и наглые мужики или те, которым на все наплевать.
Или те, которые никого и ничего на свете не боятся.
Дарья Юдина медленно выпрямилась.
Невысокий, смуглый с очень широкими плечами, так и распиравшими его черный пиджак, с осиной талией и стройными ногами, стоял перед ней.
– Я старший эксперт Счетной палаты, – сказала Дарья Юдина.
– А я Юсуф, – он смотрел на нее так, как умеют смотреть лишь они – эти парни с Востока.
– Для начала, кем вы приходились Узбеку? Вы что, его родственник?
– Я был личным телохранителем уважаемого Ибрагимбека, много лет служил ему. А теперь я исполнитель его последней воли. Я привез документы от нотариуса и дарственную. Мне звонили из музея, сказали, вам это нужно опять смотреть.
– Да. И я уже подробно ознакомилась с документами, которые предоставил музей.
– Мы не нарушили никаких законов.
– Нет самого главного – разрешения на вывоз коллекции из Египта. В будущем, если музей выставит коллекцию, египетские власти могут предъявить претензии, что предметы искусства были вывезены из страны тайком.
Дарья Юдина отчеканила это самым стервозным тоном, на который только была способна.
Когда они… начальство из Счетной палаты посылали ее сюда, они сто раз говорили ей о ее непревзойденном такте. Но имелось-то в виду совсем иное. Это было ясно по интонации, по взгляду, по тем намекам, который хороший сотрудник понимает с полуслова.
– Коллекция полвека назад покинула пределы Египта, с тех пор все сделки по поводу нее совершались за рубежом.
Юсуф, сказав это, протянул ей папку с документами.
Но она документы не взяла. Не в бумагах дело.
– Ваш Узбек…
– Уважаемый Ибрагимбек…
– Так я не поняла, кем все же вы ему приходитесь?
– Я уже ответил – я исполнитель его последней воли по завещанию.
– Это что, должность такая у вас там, в вашем клане?
– В каком еще клане?
– Мафиозном, – Дарья Юдина встала. – А вы думали, я не в курсе. Простой, мол, бухгалтер, счетовод.
– Первое, что я подумал, что вы очень красивы. Смотреть больно.
Они встретились взглядом. Какие у них глаза… у этих парней с Востока…
– Ваше мнение никого не интересует.
– И с документами на передачу коллекции в дар у нас все законно.
– Ваше мнение никого не интересует! Кто вы вообще такой? Никто. Пустое место. Это с Узбеком до поры до времени вынуждены были считаться. Но его нет. А вы просто его слуга. Гастарбайтер. Завтра же я позвоню – приедут из миграционной службы и проверят вашу регистрацию.
– Звоните, вот телефон, – он придвинул к ней пальцем ее же сотовый, лежащий на столе на бумагах.
– Не трогайте мои вещи. Вы просто его слуга – много лет на побегушках, а потом лоб свой за него под пули подставляли. Слуга – это унизительно для мужчины.
– Чего ты добиваешься, женщина?
Он спросил это тихо. Не грубо, хотя и употребил «ты».
– Я хочу, чтобы вы… ты понял – эта коллекция НИКОГДА не станет частью музея. И я хочу, чтобы ты мне помог в этом.
– Я служу уважаемому Ибрагимбеку.
– Твой Узбек, твой хозяин мертв. А вы… ты еще так молод. И я хочу, чтобы ты осознал.
– Что я должен осознать?
– Твой Узбек был преступник. Его счастье, что он избежал тюрьмы тут и там у вас, в Ташкенте. Ему много чего инкриминировали, но никогда ничего не могли доказать.
– Женщина, чего ты хочешь?
Он стоял напротив нее. Он смотрел сверху вниз, и она знала куда – он смотрел в вырез ее блузки под деловым жакетом. Он смотрел на ее грудь.
– Ты должен понять, что такой человек, как твой покойный босс, ничего не может жертвовать государственному российскому музею, – сказала Дарья Юдина. – Никто этого все равно не позволит. Чтобы эта уголовная морда разыгрывала из себя роль этакого благодетеля, нового Третьякова…
Юсуф ослабил узел галстука.
– Есть люди, которые этого не допустят, – Дарья Юдина чувствовала его взгляд на себе. – Эти люди употребят все свое влияние. Имя, фамилия «Ибрагимбек Садыков» никогда не будут звучать в этих стенах. Ты неглупый парень, я хочу, чтобы ты понял – эта стена глухая. Ее тебе не пробить. Лучше, если ты сам…
– Что я сам?
– Как душеприказчик поможешь нам объявить эту сделку с дарственной незаконной. Ты ведь многое знаешь. И о том, как приобреталась эта коллекция. Так что всегда найдешь, что вспомнить, правда?
Он встал у нее за спиной. Она чувствовала его дыхание.
