Облаченный в мешковатую белую рубашку, шорты-бермуды и сандалии «Гуччи», вдыхая приятный запах, исходивший от обтянутых тонкой кожей сидений, он вел машину неспешно, стараясь не обгонять беспечных прохожих. Он никуда не торопился; до отъезда в аэропорт времени оставалось еще столько, что он вполне успевал спокойно пообедать и сгонять партию-другую в гольф, а сейчас просто наслаждался жизнью. Он был очень доволен собой — даже более доволен, чем обычно. Благодушно принимая восхищенные взгляды, адресованные роллсу, он покачивал головой в такт звукам, несшимся из колонок стереосистемы, — играл «Миллионер» в исполнении «Доктора Хука». Ему нравилось проигрывать эту песню снова и снова, потому что им он, малыш Имон Поллок, родившийся в семье бедняка-неудачника, и был теперь — миллионером.
— «Денег больше, чем волос у лошадки», — пропел он во весь голос, вторя словам «Доктора Хука», и с лучезарной улыбкой помахал пухлым мизинцем улыбнувшейся ему миловидной женщине, потом притормозил перед молодой парой с прогулочной коляской, остановившейся поднять брошенную ребенком мягкую игрушку. Едва он это сделал, зазвонил телефон. Номер не определен, высветилось на экране.
Он поднес трубку к уху — никогда не знаешь, кто в толпе может тебя слушать.
— Имон Поллок на связи, — радостно произнес он.
— Это я. Как поживаешь?
— Как я поживаю? Да лучше некуда, спасибо! Солнышко светит, и я реально доволен жизнью. Да и с чего бы не быть довольным, а?
— У нас проблема. Кое-кому сейчас совсем не до веселья.
— Так как бы нам пролить на него немножко солнечного света?
— Начать можешь с того, что попытаешься вернуть к жизни его мертвую сестру.
На мгновение Поллоку показалось, что солнце забежало за тучку. Но небо по-прежнему было лазурно-синим.
— Она умерла?
— Твои головорезы убили ее.
Он выключил музыку.
— Ну, таких указаний я им не давал.
— И что ты намереваешься с этим делать?
— Я тебе скажу, что я намереваюсь с этим делать. Я намереваюсь как следует пообедать, затем поиграть в гольф на моем любимом поле, а потом меня ждет самолет. А ты?
— Когда я получу свою долю? — угрюмо спросил звонивший.
— Хороший мальчик, наконец-то мы говорим на одном языке! Со временем, когда я проверну все сделки, ты ее получишь.
— Ты говорил, что заплатишь мне сразу по оценке.
— Неужели?
— Да.
— Это совсем не в моем стиле. Боюсь, тебе придется запастись терпением, дорогуша.
— Мы так не договаривались, ублюдок!
Паренек в красных шортах фотографировал машину. Имон Поллок услужливо улыбнулся.
— Рад был пообщаться! — сказал он и отключился.
Он вновь врубил трек «Доктора Хука», думая уже об обеде. Сегодня можно побаловать себя запеченным омаром и бокальчиком — или двумя — «шабли». Нет ничего лучше аппетитной еды перед приятной партией в гольф.
Жизнь так прекрасна!
Он взглянул на золотые часы «Патримони» от «Вашерон Константен», стоимость которых на самом деле измерялась в гораздо большем количестве фунтовых банкнот, чем было волос у лошади, или измерялась бы, приобрети он их честно, по рыночной цене в двести тысяч фунтов.
Но слово «честность» отсутствовало в его словаре, как и другое — «совесть». Он похлопал себя по круглому, как мяч, животу. Да, сегодня он определенно настроен отведать омаров.
И совершенно всем доволен. И вот-вот станет намного богаче, чем был всего неделю назад.
Он вновь добавил громкости и, улыбаясь окружающему миру, весело запел вместе с «Доктором Хуком»: «Пожалуйста, не пойми меня превратно! Денежки все у меня, а я гадкий паренек!»
34
В скудно обставленном врачебном кабинете, расположенном в одном из подвальных помещений в мюнхенском районе Швабинг, неподалеку от реки Изар, лежала на кушетке психоаналитика женщина — чуть за тридцать, короткие, подстриженные «под мальчика» каштановые волосы, вполне подходящая для знойного летнего дня одежда — джинсовые шорты, белый топ с бретельками и яркие гавайские шлепки.
— Итак? — сказал доктор Эберштарк, прервав обычное для Сэнди затяжное молчание.
Сэнди вздрогнула.
— Продолжим невербальное общение? Может, лучше поговорить?
— Не понимаю, — сказала она.
— Что именно вы не понимаете?
— Почему я так сильно его ненавижу.
— Вы ведь ушли от него, не так ли? — Этот вопрос они уже давно прояснили, но психоаналитик повторил его снова, как делал время от времени.
— Да.
— Когда уже были беременны от него?
Она ничего не ответила.
— И вы ведь так ему и не сказали, что беременны?
— У меня не получалось зачать несколько лет.
— Так почему же вы ничего ему не сказали?
— Потому что… — Сэнди надолго замолчала, затем произнесла: — Потому что если бы я сказала… — И она вновь погрузилась в молчание.
— Потому что если бы вы сказали?.. — подтолкнул он ее, чувствуя, что они подходят к чему-то важному.
— Мне бы пришлось остаться.
— А это было бы так плохо?
Она кивнула.
— Почему?
— Будь вы замужем за копом, вы бы поняли.
— И чем же плохо быть замужем за копом?
Помолчав немного, она сказала:
— Я всегда была для него на втором месте. Работа — на первом, я — на втором… когда у него вообще находилось на меня время.
— А вам не кажется, что с рождением ребенка все бы изменилось?
— Нет, не кажется. — После секундного колебания она призналась: — И потом, с ребенком связано кое-что еще. — Она умолкла. Покраснела.
Психоаналитик посмотрел на часы.
— О’кей, на этом мы и остановимся. Сможете прийти в понедельник? Тогда и расскажете, что это за «кое-что». Хорошо?
— Montag, — согласилась она. — Понедельник.
35
Пройдя по длинному лабиринту коридоров Суссекской королевской окружной больницы с их стойким запахом половой мастики, они оказались в послеоперационном отделении, где проходил курс лечения Рики Мур. Здесь воздух был посвежее, да и пахло получше. Медсестра провела Беллу Мой через все отделение к самой дальней кровати. Лежавший на ней пациент не спал — одетый в бледно-голубую больничную пижаму, частично прикрытый одеялом, он безучастно смотрел перед собой. Старомодный телевизор на поворотном кронштейне был включен, но шел без звука. На столе, напротив полулежавшего на подушках болезненно бледного мужчины, стояла одинокая открытка; рядом с ней — стакан воды, небольшая коробочка с таблетками и свежий, еще нечитаный выпуск газеты «Аргус». Возле кровати — стул.
