Слова его прозвучали довольно высокопарно, особенно в конце, гораздо более напыщенно, чем когда их произносил Гуннар Хаген у него в гостиной вчера вечером. Но он знал, что по крайней мере часть из этих людей у него на крючке, у нескольких женщин даже румянец проступил на щеках, особенно после того, как он произнес заключительную тираду. О том, что, когда они объявят о своем намерении проверить все служебные пистолеты в стране и сравнить их с имеющейся пулей, то есть провести операцию, похожую на поиск Золушки принцем, он первым сдаст свое оружие на баллистическую экспертизу.
Но сейчас главным был не успех у женщин, главным было мнение председателя городского совета. А его лицо оставалось бесстрастным.
Трульс Бернтсен засунул мобильник в карман и кивнул тайской девушке, подавая знак принести ему еще одну чашку кофе.
Она улыбнулась и исчезла.
Любят они угождать, эти тайцы, в отличие от немногих оставшихся официантов-норвежцев. Те были ленивыми и вечно недовольными, и с их лиц не сходило выражение страдания оттого, что им приходится честно выполнять свою работу. Все не так было у этой тайской семьи, содержащей маленький ресторанчик в районе Турсхов: здесь к нему бросались, стоило ему только поднять бровь. И когда он платил за неважный спринг-ролл или кофе, обслуживающий персонал улыбался до ушей и кланялся ему, сложив у груди ладони, как будто он был большим белым богом, снизошедшим до них. Ему в голову приходили мысли о переезде в Таиланд. Но теперь вряд ли получится. Ему предстояло вернуться на работу.
Микаэль только что позвонил и сказал, что их план сработал. Что отстранение скоро будет отменено. Он не захотел уточнить, что имел в виду под «скоро», только повторил еще раз: «скоро».
Появился кофе, и Трульс сделал глоток. Кофе был не особенно хорош, но Трульс пришел к выводу, что на самом деле ему не нравится тот напиток, который другие люди называют хорошим кофе. Он должен иметь именно такой вкус: вкус сваренного на вываренной кофеварке напитка. У кофе должен быть привкус бумажного фильтра, пластмассы и застарелого въевшегося масла какао-бобов. И поэтому Трульс был здесь единственным посетителем, остальные люди пили кофе в других местах, а сюда приходили позже, чтобы дешево пообедать или взять еду с собой.
Тайская девушка ушла и присела за угловой столик, за которым остальные члены семьи, как показалось Трульсу, занимались бухгалтерией. Он прислушался к звукам их странного языка. Он не понимал ни слова, но речь ему нравилась. Ему нравилось сидеть рядом с ними и милостиво кивать в ответ на их улыбки. Он почти ощущал себя частью этой общности. Интересно, не поэтому ли он приходит сюда? Трульс отмел эту мысль и снова сосредоточился на проблеме.
Об этом тоже сообщил Микаэль.
Экспертиза служебного оружия.
Микаэль сказал, что она будет производиться в связи с убийствами полицейских и он сам — чтобы показать, что эта акция касается абсолютно всех, от низших чинов до высших, — сегодня утром сдал свой собственный пистолет на баллистическую экспертизу. И что Трульсу надлежит сделать то же самое как можно скорее, несмотря на временное отстранение.
Должно быть, все дело в пуле из Рене Калснеса. Наверное, они поняли, что она была выпущена из полицейского пистолета.
Сам Трульс был в безопасности. Он не только подменил пулю, но и давным-давно заявил о краже пистолета, которым воспользовался в тот раз. Он, конечно, выждал, прождал целый год, чтобы быть уверенным в том, что никто не станет связывать кражу его оружия с убийством Калснеса. А потом он разворотил ломом дверь в собственную квартиру, чтобы все выглядело правдоподобно, и сообщил о взломе. Он составил длинный список пропавших вещей и получил около сорока тысяч страховки. Плюс новый служебный пистолет.
Проблема заключалась не в этом.
Проблемой была пуля, которая сейчас лежала в коробке с уликами. В тот момент это показалось — как они там говорят? — хорошей идеей. Но сейчас Микаэль Бельман был ему нужен. Если Микаэля отстранят от должности начальника полиции, он не сможет отменить отстранение Трульса. В любом случае сейчас уже поздно что-либо менять.
Отстранение.
Трульс насладился этой мыслью и поднял чашку, чтобы отсалютовать своему отражению в стеклах солнцезащитных очков, которые он положил на стол перед собой. Должно быть, он рассмеялся вслух, потому что тайцы с подозрением посмотрели на него.
— Не знаю, успею ли встретить тебя в аэропорту, — сказал Харри.
Он проходил мимо того места, где должен был находиться парк, но где члены городского совета в приступе коллективного помешательства решили воссоздать похожее на тюрьму здание легкоатлетического стадиона. В этом году здесь проводились международные соревнования, а в остальное время не происходило ничего. Харри вынужден был плотно прижимать трубку к уху, чтобы слышать ее голос в шуме вечернего движения.
— Я запрещаю тебе встречать меня, — сказала Ракель. — Сейчас у тебя есть дела поважнее. А я как раз хотела спросить: может, мне остаться на эти выходные здесь? Чтобы не мешать тебе.
— Не мешать в чем?
— Не мешать быть полицейским Холе. Приятно, когда ты делаешь вид, что я тебе не помешаю, но нам обоим прекрасно известно, в каком состоянии ты пребываешь, когда погружаешься в расследование.
— Я хочу, чтобы ты была здесь. Но если ты не хочешь…
— Я хочу быть с тобой все время, Харри. Я хочу сидеть верхом на тебе, чтобы ты никуда не мог уйти, вот чего я хочу. Но мне кажется, что того Харри, вместе с которым я хочу быть, сейчас нет дома.
— Мне нравится, когда ты сидишь верхом на мне. И я никуда не уйду.
— Вот именно. Мы никуда не пойдем. И в нашем распоряжении будет все время мира, хорошо?
— Хорошо.
— Замечательно.
— Ты уверена? Ну, если мое ворчание доставляет тебе радость, я с удовольствием еще поворчу.
Ее смех. Один только смех.
— Как Олег?
Она рассказала. Пару раз он улыбнулся. Как минимум один раз посмеялся.
— Сейчас я должен повесить трубку, — сказал Харри, дойдя до дверей ресторана «Шрёдер».
— Да? А что у тебя за встреча?
— Ракель…
— Я знаю, что не должна спрашивать, просто здесь так скучно. Слушай!
— Да?
— Ты меня любишь?
— Я люблю тебя.
— Я слышу шум движения, значит, ты находишься в общественном месте и вслух говоришь, что меня любишь?
— Да.
— Люди оборачиваются?
— Я не смотрел.
— Наверное, будет ребячеством, если я попрошу тебя сделать это еще раз?
— Да.
Снова смех. Господи, он сделает что угодно, только чтобы иметь возможность его слышать.
— Ну и?
