Из-за недостатка освещения ему приходилось катиться очень осторожно, пытаясь предугадать, как снег и неровности поверхности поведут себя под лыжами. Но именно это и было его главным талантом, благодаря которому он лучше всего проявлял себя в условиях плохой видимости, снегопада, тумана, бьющего в глаза солнца: он чувствовал то, чего не мог видеть. Он обладал той проницательностью, какой обладают некоторые лыжники, а другие — большинство — не обладают. Он ласкал снег, ехал медленно, чтобы продлить удовольствие. Но вот наконец он спустился с горы и приблизился к механизму подъемника.
Дверь была взломана.
На снегу валялись щепки, перед ним зияла черная пасть двери. И только тогда Стиану пришло в голову, что он здесь один. Что сейчас полночь и что он находится в совершенно пустынном месте, где только что было совершено преступление. Скорее всего, просто хулиганская выходка, но все же. Он не мог быть абсолютно уверен в этом. В том, что это действительно хулиганская выходка. Что он действительно здесь один.
— Эй, там! — прокричал Стиан в сторону гудящего двигателя и скрипящих сидений, приезжавших и отъезжавших по низко гудящему стальному тросу у него над головой.
И тут же пожалел. Его крик эхом отразился от горного склона, и он услышал звуки собственного страха. Потому что он боялся. Потому что мысли его не остановились на «преступлении» и «один», а помчались дальше, к той старой истории. Он не задумывался о ней при свете дня, но иногда, когда у него было вечернее дежурство, а лыжников почти не было, она выползала из леса вместе с тьмой. Это случилось в несезон, одной летней ночью в конце девяностых. Девочку наверняка опоили где-то в центре и привезли сюда в наручниках и надвинутом на глаза капюшоне, затем притащили от парковки наверх и изнасиловали в машинном зале, взломав дверь. Стиан слышал, что пятнадцатилетняя девчонка была такой маленькой и худенькой, что если она была без сознания, то насильник или насильники легко могли донести ее от парковки на руках. Хотелось бы надеяться, что она все это время была без сознания. Но Стиан слышал еще, что девочку прибили к стене двумя огромными гвоздями за плечи под ключицами, чтобы он или они могли насиловать ее стоя, почти не соприкасаясь телом со стенами, полом и девочкой. И что поэтому полиция не нашла ни следов ДНК, ни отпечатков пальцев, ни волокон одежды. Но может статься, это неправда. А вот что он точно знал, так это то, что девочку нашли в трех местах: на дне озера Триванн обнаружили торс и голову, а в лесу у трассы Виллерлёйпа — половину нижней части тела. Вторую половину нашли на берегу озера Ауртьерн. И именно из-за того, что две последние части тела были найдены на очень большом расстоянии друг от друга и в разных сторонах от места преступления, полиция считала, что преступников было двое. Но, кроме версий, у полиции больше ничего не было. Преступников — если они были мужчинами, ведь следов семени, которые могли бы это подтвердить, обнаружено не было, — так и не поймали. Но председатель и другие шутники с удовольствием рассказывали молодым членам клуба перед их первым вечерним дежурством на трассе Триванн, что, по слухам, в тихие ночи из лыжного сарая доносятся разные звуки. Жуткий крик, заглушающий все остальное. И звук вбиваемых в дерево гвоздей.
Стиан отстегнул ботинки от лыж и направился к двери. Немного сгибая колени и прижимая пятки к задней части ботинок, он пытался игнорировать участившийся пульс.
Господи, и что же он ожидал увидеть? Кровищу и грязищу? Призраков?
Стиан просунул руку в дверной проем, нашел выключатель и повернул его.
И уставился в освещенное помещение.
На неокрашенной деревянной стене на гвозде висела девушка. Она была почти голой, только желтое бикини прикрывало так называемые стратегические части ее загорелого тела. На дворе стоял декабрь, а календарь был прошлогодним. Одним тишайшим вечером несколько недель назад Стиан онанировал перед этой фотографией. Она была довольно сексуальной, но больше всего Стиана возбуждали девушки, двигавшиеся мимо будки к подъемнику. Его возбуждало, что он сидел, держа в руке твердый член, на расстоянии всего полуметра от них. Особенно хороши были девушки, ехавшие на подъемнике в одиночестве: они помещали твердую штангу между ногами, а потом сжимали ее бедрами. А сиденья подъемника приподнимали их ягодицы. Спины их выгибались, когда натянутая между канатом и сиденьем пружина сжималась и увозила их от него, из его поля зрения, на верхнюю точку трассы.
Стиан вошел в будку. Вне всякого сомнения, здесь кто-то побывал. Пластмассовый переключатель, которым приводился в движение механизм подъемника, был сломан. Две его половинки валялись на полу, а из приборной доски торчал только металлический штырь. Стиан взялся за холодный штырь большим и указательным пальцем и попытался его повернуть, но тот просто выскользнул из руки. Он подошел к маленькому электрощитку в углу помещения. Металлическая дверца была заперта, а ключа, обычно висевшего на веревочке на стене рядом со щитком, не было. Странно. Стиан вернулся к приборной доске и попытался оторвать пластмассовые ручки от переключателей света и музыки, но вскоре понял, что может только поломать их, потому что они были прочно приклеены или припаяны к штырям. Ему нужно было чем-то плотно обхватить металлический штырь, плоскогубцами или чем-то подобным. Когда Стиан выдвигал ящик из стоявшего у окна стола, у него появилось предчувствие. Такое же предчувствие, какое он испытывал, катясь в темноте по горному склону. Он чувствовал то, чего не мог видеть, — что там, в темноте, кто-то стоит и смотрит на него.
Он поднял глаза.
И увидел лицо с огромными, широко открытыми глазами.
Свое собственное лицо, свои собственные полные ужаса глаза в двойном зеркальном отражении в оконном стекле.
Стиан вздохнул с облегчением. Черт, как же легко его напугать!
Но потом, когда сердце его снова начало биться и он опустил взгляд в ящик стола, ему показалось, что глаз его зафиксировал движение снаружи — лицо, оторвавшееся от окна и удалившееся вправо, прочь из его поля зрения. Стиан снова поднял глаза. Он по-прежнему видел только собственное отражение. Но не двойное, как в прошлый раз. Или все-таки двойное?
У Стиана всегда была слишком буйная фантазия. Именно так сказали Мариус и Хелла, когда он поведал им, что возбуждается от мыслей об изнасилованной девушке. Не оттого, что ее изнасиловали и убили, естественно. Скорее, от мыслей об изнасиловании вообще. Но прежде всего он думал о том, что она была очень красивой, красивой и изящной, так сказать. Что она была здесь, в будке, голая, с членом во влагалище, и это… да, мысли об этом возбуждали его. Мариус обозвал его «бо-о-ольным», а кретин Хелла начал, естественно, сплетничать, и когда к Стиану вернулись эти сплетни, в них утверждалось, что Стиан был не прочь поучаствовать в том изнасиловании. «Вот тебе и друг», — подумал Стиан, копаясь в ящике. Карточка для подъемника, печать, подушечка для печати, ручки, скотч, ножницы, финский нож, пачка квитанций, шурупы, муфты… Черт! Он полез в следующий ящик. Ни плоскогубцев, ни ключа. И вдруг до него дошло, что ему надо всего лишь найти стойку с кнопкой экстренной остановки подъемника, которую они обычно устанавливали в снегу перед будкой, чтобы в случае возникновения опасности дежурный мог быстро остановить подъемник, нажав на красную кнопку на стойке. И ею постоянно пользовались: то ребенка ударит сиденьем по голове, то новичок шлепнется с сиденья, откинувшись назад, но успев при этом крепко уцепиться за канат, и его потащит вверх вместе с подъемником. Или какой-нибудь идиот решит выпендриться и зацепится коленом за штангу, чтобы успеть быстро пописать, пока подъемник будет ехать над лесом.
