Ракель.
Позвонить ей. Попрощаться. С ней и Олегом. Рассказать, что он их любит. Что они должны жить. Жить лучше, чем жил он. Побыть с ними в последние две минуты. Не умирать в одиночестве. Побыть в компании, разделить с ними последнее травматическое переживание, дать им попробовать смерть на вкус, позволить им идти дальше по жизни с этим последним кошмаром.
— Черт, черт!
Харри сунул телефон в карман и огляделся. Двери в квартире сняли, чтобы спрятаться было совершенно негде.
Две минуты сорок секунд.
Харри вышел в кухню, которая представляла собой короткую часть квартиры, имевшей очертания латинской буквы L. Неглубокое помещение, трубчатая бомба такого размера разнесет все и здесь.
Он посмотрел на холодильник. Открыл его. Пакет молока, две бутылки пива и баночка печеночного паштета. Короткий миг Харри колебался между пивом и паникой, выбрал панику и вытащил наружу полки, стеклянные подставки и пластиковые ящики. На полу позади него что-то загремело. Он скрючился и попытался уместиться в холодильнике. Застонал. Ему никак не удавалось согнуть шею так, чтобы голова влезла внутрь. Он предпринял еще одну попытку, ругая свои длинные конечности и пытаясь устроить их таким образом, чтобы они занимали как можно меньше места.
Ничего не получалось, проклятье!
Он посмотрел на часы на телевизоре. Две минуты шесть секунд.
Харри засунул голову внутрь, поджав под себя колени, но теперь спина не гнулась, как надо. Черт, черт! Он громко расхохотался. Неужели он очутился в ловушке из-за того, что отказался от бесплатных курсов йоги в Гонконге?
Гудини. Харри вспомнил кое-что о вдохах, выдохах и расслаблении.
Он сделал выдох и попытался ни о чем не думать и расслабиться. Не думать о секундах. Только чувствовать, как мышцы и члены становятся более податливыми, более подвижными. Ощущать, как кусочек за кусочком он сжимается.
Получилось.
Надо же, твою мать, получилось! Он сидел в холодильнике. В холодильнике, где металла и изоляции было достаточно для того, чтобы спасти его. Может быть. Если эта трубчатая бомба не из преисподней.
Харри взялся рукой за краешек дверцы и бросил последний взгляд на телевизор, перед тем как закрыться. Минута сорок семь.
Он хотел закрыть дверцу, но рука его не слушалась. Не слушалась, потому что мозг отказывался отвергнуть то, что увидели глаза. Увиденное не имело никакого отношения к тому единственному, что сейчас было важно: выжить, спастись. К тому же у Харри не было ни возможности, ни времени, ни сочувствия.
Фарш на стуле.
На нем появились два белых пятна.
Белые, как белки.
И они пялились на Харри сквозь полиэтиленовую упаковку.
Дьявол был жив.
Харри закричал и выбрался из холодильника, подошел к стулу, краем глаза следя за телевизионным экраном. Минута тридцать одна. Он сорвал полиэтилен с лица. Глаза в фарше моргали, Харри слышал дыхание. Наверное, воздух проникал внутрь через отверстие, проделанное костью.
— Кто это сделал? — спросил Харри.
Ответом ему было дыхание. Мясная маска перед ним начала стекать вниз, как оплавившаяся свеча.
— Кто он? Кто палач полицейских?
Опять только дыхание.
Харри посмотрел на часы. Минута двадцать шесть. Для того чтобы снова забраться внутрь, понадобится время.
— Давай, Трульс! Я могу его поймать.
На том месте, где полагалось быть рту, начал расти кровяной пузырь. Когда он лопнул, раздался почти неслышный шепот:
— Он был в маске. Не говорил.
— Что за маска?
— Зеленое. Все зеленое.
— Зеленое?
— Хи…рург…
— Хирургическая маска?
Короткий кивок, и глаза снова закрылись.
Минута и пять.
Больше от него нечего было ждать. Харри стал пятиться обратно к холодильнику. На этот раз все получилось быстрее. Он закрыл за собой дверцу, и свет внутри погас.
Он дрожал в темноте, считая секунды. Сорок девять.
Дьявол все равно бы умер.
Сорок восемь.
Хорошо, что эту работу сделали другие.
Сорок семь.
Зеленая маска. Трульс Бернтсен сообщил Харри все, что знал, ничего не попросив взамен. Значит, в нем все-таки осталась частичка полицейского.
Сорок шесть.
Думать нечего, здесь внутри двое точно не поместятся.
Сорок пять.
К тому же у него не было времени отвязывать его от стула.
Сорок четыре.
Даже если бы он захотел, времени уже нет.
Сорок три.
Давно уже нет.
Сорок две.
Черт.
Сорок одна.
Черт, черт!
Сорок.
Харри одной ногой распахнул дверь холодильника, а второй вытолкнул себя наружу, вырвал ящик из кухонного стола, схватил что-то напоминающее нож для резки хлеба, бросился к стулу и начал резать скотч на руках.
Он старался не смотреть на экран, но тиканье слышал.
— Черт бы тебя побрал, Бернтсен!
Он обошел вокруг стула и разрезал скотч на спинке стула и на ножках. Потом взял Бернтсена за грудь и приподнял.
Дьявол, естественно, оказался очень тяжелым!
Харри тащил его и ругался, волок и ругался, он больше не слушал, что за слова вырываются у него изо рта, только надеялся, что они обидят небеса или преисподнюю так, что хотя бы кто-то из них вмешается и изменит это идиотское, но неизбежное течение событий.
Оказавшись возле открытого холодильника, он запихал Трульса Бернтсена внутрь. Окровавленное тело сложилось и выскользнуло наружу.
Харри пытался утрамбовать его внутрь, но ничего не получалось. От отволок Бернтсена от холодильника, прочертив на линолеуме кровавые следы, оставил его на полу, отодвинул холодильник от стены, услышав, как провод выдернулся из розетки, и положил его на бок между кухонным столом и плитой. Потом взял Бернтсена и завалил его внутрь, а сам забрался следом. Обеими ногами он протолкнул его как можно глубже к стенке холодильника, к которой был прикреплен мотор, а сам улегся поверх него, втянув в себя запах пота, крови и мочи, которая вытекает, когда ты сидишь на стуле, зная, что сейчас тебя забьют насмерть.
Харри понадеялся, что места хватит для них обоих, потому что проблема была в высоте и ширине холодильника, а не в глубине.
А теперь и глубина стала проблемой.
Проклятье, Харри не мог закрыть за собой дверь. Не хватало всего сантиметров двадцати, но если они не запечатаются герметически, шансов у них не будет. От ударной волны лопаются печень и селезенка, жар выжигает глазные яблоки, любой свободно лежащий объект в помещении превращается в ружейную пулю, в пулемет, разлетаясь на мелкие осколки.
