— Чуть ниже. Что за место преступления?
— Проселочная дорога. Там девушку задавили. Преступление не раскрыли.
Харри не отвечал. Катрина отняла телефон от уха и набрала сообщение: «Статистика не найдена». Нажала на клавишу «Отправить».
— Долго ты там пробыл, — сказала Катрина. — Что потом делал?
— Позаботился о тех, кто тоже там находился, — произнес голос. — Он сломался, можно так сказать.
Катрина закончила работу над своим заданием, и все остальное в помещении наконец получило доступ к ее органам чувств. Голос, рука, запах. Она медленно развернулась на стуле и подняла глаза.
— Кто вы? — спросила она.
— Кто я?
— Да. Вы не Бьёрн Хольм.
— Разве?
— Нет. Бьёрн Хольм — это отпечатки пальцев, баллистика и кровь. Он не делает массаж, от которого становится сладко во рту. Так что вам угодно?
Бледное круглое лицо начало заливаться краской. Рыбьи глаза еще больше вылезли из орбит, и Бьёрн быстро отдернул руку к себе и начал яростно чесать пухлую щеку.
— Нет-нет, в общем, прости, я не хотел… я только… я…
Краснота и заикание стали более интенсивными, и в конце концов он опустил руку вниз и посмотрел на Катрину отчаянным взглядом, будто капитулируя:
— Черт, Катрина, нехорошо вышло.
Катрина посмотрела на него и чуть не рассмеялась. Господи, какой же он милый, когда такой.
— У тебя есть машина? — спросила она.
Трульс Бернтсен очнулся.
Он посмотрел перед собой. Вокруг него было бело и светло. И он больше не испытывал боли. Наоборот, ему было очень хорошо. Бело и хорошо. Наверное, он умер. Конечно, он умер. Странно. Но еще более странно то, что его по ошибке направили сюда. В хорошее место.
Трульс почувствовал, как тело его накренилось. Может быть, он поторопился сделать вывод насчет хорошего места, наверное, он все еще в пути. И теперь он расслышал звук. Жалобный далекий звук, который становился то громче, то тише. Гудок паромщика.
Что-то появилось перед ним и закрыло свет.
Лицо.
Голос:
— Он очнулся.
Появилось другое лицо:
— Если начнет кричать, вколите ему еще морфина.
И тогда Трульс почувствовал, что они вернулись. Боли. Все тело болело, а голова, казалось, вот-вот взорвется.
Машина снова накренилась. «Скорая». Он лежал в «скорой», мчавшейся с включенными сиренами.
— Я — Ульсрюд из криминальной полиции, — сказало лицо перед ним. — В вашем удостоверении написано, что вы — сотрудник полиции Трульс Бернтсен. Это так?
— Что случилось? — прошептал Трульс.
— Бомба взорвалась. Стекла повылетали во всех окрестных домах. Мы обнаружили вас в холодильнике в квартире. Что случилось?
Трульс закрыл глаза и услышал, как вопрос прозвучал вновь. Услышал другой голос, наверное санитара. Тот просил полицейского не наседать на пациента. Ведь он, помимо прочего, находится под действием морфина, поэтому может ляпнуть что угодно.
— Где Холе? — прошептал Трульс.
Он почувствовал, что яркий свет снова заслонили.
— Что вы сказали, Бернтсен?
Трульс попробовал увлажнить губы и понял, что губ у него нет.
— Другой человек. Он тоже был в холодильнике?
— В холодильнике были только вы, Бернтсен.
— Но он был там. Он… он спас меня.
— Если в этой квартире был кто-то еще, то, боюсь, его размазало по потолку и стенам. Там внутри все разорвало на мелкие кусочки. Даже холодильник, в котором вы лежали, сильно искорежен, так что радуйтесь, что живы. Может, расскажете мне, кто стоит за этим взрывом, чтобы мы могли начать его искать?
Трульс покачал головой. Во всяком случае, ему казалось, что он покачал головой. Он не видел того человека — тот все время находился позади Трульса, с тех пор как повел его от якобы взломанной машины к другой. В машине он сел позади Трульса и приставил пистолет к его затылку, а Трульс вел автомобиль. Они приехали на улицу Хаусманна, 92. По этому адресу было совершено столько преступлений, связанных с наркотиками, что он уже подзабыл, что здесь произошло еще и убийство. Густо. Конечно. И в тот момент он отчетливо понял то, во что не хотел верить. Он умрет. Позади него по лестнице поднимался палач полицейских, он ввел его в металлические двери и привязал скотчем к стулу, разглядывая его поверх зеленой хирургической маски. Он ходил вокруг переносного телевизора, что-то отвинчивал, и Трульс заметил, что часы, которые начали ходить, когда за ними захлопнулась входная дверь, остановились и были установлены заново на шесть минут. Бомба. Зеленый человек достал черную дубинку, совершенно такую же, какой пользовался сам Трульс, и начал бить Трульса по лицу. Сосредоточенно, без всякого видимого удовольствия или эмоциональных переживаний. Легкие удары, недостаточно сильные, чтобы переломать кости, но под этими ударами кровеносные сосуды и вены лопались, а лицо пухло от жидкости, вытекавшей под кожу. Потом он начал бить сильнее. Кожа Трульса утратила чувствительность, он только ощущал, как она лопается, как кровь течет по шее и груди, ощущал тупую боль в голове, в мозгу — нет, еще глубже, чем в мозгу, — каждый раз, когда его касалась дубинка. Зеленый человек был похож на серьезного звонаря, уверенного в важности собственной работы, который бил языком колокола о его внутреннюю поверхность, а короткие струйки крови рисовали тест Роршаха на его зеленом камзоле. Трульс слышал, как ломаются нос и хрящи, как выбитые зубы валятся в рот, как челюсть выскочила и повисла на нервных окончаниях… и наконец наступила темнота.
Она длилась до тех самых пор, пока он не очнулся в аду боли и не увидел его без хирургической маски. Харри Холе стоял перед холодильником.
Сначала Трульс растерялся.
Потом все показалось логичным: Холе решил избавиться от человека, прекрасно знавшего список его грехов, выдав убийство Трульса за очередное убийство полицейского.
Но Холе был выше того, другого. И у него был другой взгляд. И Холе собирался влезть в тот чертов холодильник. Утрамбоваться в него. Они были в одной лодке, двое полицейских на одном и том же месте преступления. И умереть им предстояло вместе. Им двоим вместе, какая ирония! Если бы это не причиняло столько боли, он бы засмеялся.
— Можно мне еще морфину? — прошептал Трульс в надежде, что голос его услышат, несмотря на вой сирены.
Он нетерпеливо ожидал волну блаженства, которая скоро прокатится по телу и смоет ужасную боль. Он подумал, что, возможно, все его размышления вызваны приемом наркотика. Это было бы хорошо. Но мысли не оставляли его.
О том, что, черт возьми, Харри Холе умер вот так.
Как чертов герой.
Уступил место, пожертвовал собой ради врага.
