— Вы перестали пользоваться кредиткой, не зарегистрировались по новому адресу, — перечислила Катрина. — Вы даже не стали получать социальное пособие.
— Конечно не стала.
— Даже после смерти Валентина.
Ирья не ответила. Она сидела не моргая, совершенно неподвижно, а дым от сгоревшей самокрутки, зажатой между желтыми от никотина пальцами, поднимался к потолку. Катрине она показалась похожей на зверька, выхваченного из тьмы автомобильными фарами.
— Наверное, узнав об этом, вы испытали облегчение? — осторожно спросила Беата.
Ирья механически покачала головой, как китайский болванчик:
— Он не умер.
Катрина тотчас поняла, что она не шутит. Что она сказала о Валентине в самом начале? «Вы не знаете Валентина. Он другой». Не «он был другим», а «он другой».
— Как думаете, почему я вам рассказываю все это? — Ирья потушила окурок о столешницу. — Он приближается. С каждым днем он все ближе, я чувствую. Иногда по утрам я просыпаюсь, ощущая его руку у себя на горле.
Катрина хотела сказать, что это называется паранойя и неотрывно следует за героином, но внезапно потеряла уверенность. А когда голос Ирьи опустился до низкого шепота, а взгляд обшарил все темные углы комнаты, Катрина тоже это почувствовала. Руку на горле.
— Вы должны найти его. Пожалуйста. До того, как он найдет меня.
Антон Миттет посмотрел на часы. Половина седьмого. Он зевнул. Мона пару раз заходила к пациенту с одним из врачей. Больше ничего не происходило. Когда так сидишь, появляется много времени для размышлений. Даже слишком много. Потому что через какое-то время мысли становятся негативными. И вероятно, все было бы ничего, если бы с теми негативными вещами, о которых он думал, можно было бы что-то сделать. Но драмменского дела было не изменить, как и решения не сообщать о дубинке, которую он нашел тогда в лесу недалеко от места преступления. Он не мог вернуться назад во времени, чтобы не говорить и не делать того, что ранило Лауру. И он был не в состоянии по-другому провести первую ночь с Моной. И вторую тоже.
Он вздрогнул. Что это? Звук? Кажется, он раздался где-то в глубине коридора. Антон напряженно прислушался. Теперь все было тихо. Но звук точно был, а ведь, помимо равномерного писка машины, фиксирующей удары сердца в палате у пациента, здесь не должно было быть никаких звуков.
Антон беззвучно поднялся, расстегнул ремешок, блокирующий в кобуре служебный пистолет, вынул его и снял с предохранителя. «За ним ты должен очень хорошо приглядывать, Антон».
Он ждал, но никто не появлялся. И он медленно пошел по коридору. По дороге Антон дергал ручки всех дверей, но все они были заперты, как и положено. Он повернул за угол и осмотрел расстилающийся перед ним ярко освещенный коридор. И там никого не было. Он снова остановился и прислушался. Ничего. Скорее всего, ничего и не было. Антон засунул пистолет назад в кобуру.
Ничего не было? Ну нет. Что-то вызвало волну воздуха, долетевшую до чувствительной мембраны его уха и заставившую ее дрожать, только и всего, но этого было достаточно для того, чтобы нервы зарегистрировали это и послали сигнал в мозг. Неоспоримый факт. Однако вызвать волну воздуха могли тысячи разных причин. Мышь или крыса. Громко лопнувшая лампочка. Снизившаяся под вечер температура, из-за которой деревянные конструкции здания начали сжиматься. Птица, ударившаяся об окно.
Только теперь, успокоившись, Антон обратил внимание на то, как ускорился его пульс. Надо бы снова начать заниматься спортом. Привести себя в форму. Вернуть себе тело, то тело, которое было настоящим им.
Он уже собирался вернуться обратно, как вдруг подумал, что раз уж он здесь, то может взять себе чашечку кофе. Он подошел к красной кофеварке «эспрессо» и выдвинул ящичек с кофейными капсулами. Из него выпала одинокая зеленая капсула с блестящей крышкой, на которой было написано: «Fortissio Lungo». И его осенило: а не мог ли этот звук быть издан тем, кто пробирался сюда и воровал их кофе, ведь этот ящичек вчера был полон? Он установил капсулу в кофеварку, но внезапно до него дошло, что упаковка капсулы нарушена. То есть капсулу уже использовали. Впрочем, нет, на крышечке использованных капсул при повторном заклеивании появляется нечто вроде шахматного узора. Антон включил кофеварку. Раздалось гудение, и в тот же миг он понял, что это гудение на протяжении ближайших двадцати секунд будет заглушать все другие тихие звуки. Он сделал два шага назад, чтобы быть хоть немного подальше от шума.
Когда чашка наполнилась, он посмотрел на кофе. Черный и красивый. Капсулу раньше не использовали.
В ту секунду, когда из кофеварки в чашку упала последняя капля, ему показалось, что он снова услышал звук. Такой же звук. Но на этот раз он раздался с другой стороны — со стороны палаты пациента. Неужели он по дороге что-то пропустил? Антон переложил чашку кофе в левую руку, снова вынул пистолет и пошел обратно длинными размеренными шагами. Он пытался держать чашку в равновесии, не глядя на нее, и чувствовал, как горяченный напиток жжет ему руку. Он завернул за угол. Никого. Антон выдохнул, подошел к стулу и уже хотел сесть, но внезапно замер. Он подошел к двери в палату пациента и открыл ее.
Пациента не было видно, мешало одеяло.
Но звуковой сигнал от машины, регистрирующий удары сердца, был равномерным, и Антон разглядел, как по зеленому экрану слева направо шла линия и подпрыгивала всякий раз в такт гудению.
Антон уже собрался закрыть дверь.
Но что-то заставило его передумать.
Он вошел в палату, оставив дверь открытой, и обошел вокруг кровати.
Заглянул в лицо пациенту.
Это был он.
Антон нахмурился и наклонился к лицу пациента. Он что, не дышит?
Нет, вот оно. Движение воздуха и удушающий сладковатый запах, возможно вызванный лекарствами.
Антон Миттет вышел из палаты и закрыл за собой дверь. Он посмотрел на часы. Выпил кофе. Снова посмотрел на часы, отметив, что считает минуты и что ему хочется, чтобы это конкретное дежурство поскорее закончилось.
— Как хорошо, что он согласился поговорить со мной, — сказала Катрина.
— Согласился? — спросил надзиратель. — Да большинство парней из этого отделения отдадут правую руку за то, чтобы провести несколько минут в отдельной комнате с женщиной. Рико Хэррем — потенциальный насильник. Вы уверены, что не хотите, чтобы в комнате находился кто-то еще?
— Я могу позаботиться о себе.
— Так же говорила и наш зубной врач. Ну ладно, вы, по крайней мере, в брюках.
— В брюках?
— На ней была юбка и нейлоновые чулки. Она усадила Валентина в кресло без присутствия надзирателя. Сами можете вообразить…
Катрина вообразила.
— Она заплатила цену за то, что оделась как… Вот мы и пришли! — Он отпер дверь камеры и открыл ее. — Я буду здесь, просто крикните, если что-нибудь пойдет не так.
