– Общий-то он общий, – кивнул Дегтярев, – только имеется
строгое правило: если навстречу направляются двое задержанных, то один из
конвойных приказывает своему подопечному: «Встать лицом к стене, ноги на ширине
плеч, руки за спину, взгляд в пол!» А тут вдруг они спокойно топают мимо, можно
даже подмигнуть. Почему? Не иначе как хотят, чтобы фигуранты хорошо разглядели
друг друга. Конвой – он не размышляет, а действует автоматически, соблюдая
инструкцию. И вдруг внезапный прокол? Нет, значит, такова была инструкция. И
еще. Если попадешь в СИЗО, не ловись на примитивную удочку вроде заявления: «Ваш
соучастник уже все рассказал, если хотите облегчить свою участь,
признавайтесь». Скорей всего, у следователя ничего нет, он блефует. Держись
намертво, требуй очную ставку, если хорошо знаешь автограф сообщника, проси
показать подписанный им протокол. И помни: чем меньше говоришь, тем лучше. Если
ты, конечно, не серийный убийца с сорока трупами в анамнезе.
– А почему маньяк должен откровенничать? – ошарашенно
поинтересовалась я.
– Дольше проживет, – вздохнул полковник. – Станет по одному
убитому выдавать, пойдет волокита: выезд на место преступления и так далее.
Опишут одно дело, а мерзавец про второе сообщит, да еще будет путаться, где
останки зарыл. Жвачка потянется на годы. Серийный душегуб понимает: ему лучше в
СИЗО, а на пожизненном, при особом режиме, ой как несладко. Знаешь, что бы я
сделал, назначь меня кто-то министром образования?
– Ввел курс изучения законов? – предположила я.
– Нет. Отправлял бы подростков на одно лето в лагерь, но не
отдыха, а в исправительный, системы ГУИН[7]. Полюбуется дитятко на тамошние
порядки, прочувствует их на себе и подумает: а ну как придется сидеть лет
пять-семь? Брошу-ка я лучше сомнительные компании и возьмусь за ум.
– Жестоко!
– Зато действенно, – надулся Александр Михайлович. –
Небольшая неприятность убережет от большой беды!
И наша беседа плавно перетекла тогда в спор о правильном
воспитании, но я запомнила советы полковника. Поэтому сейчас решила
использовать его опыт и приехать к Полине завтра рано утром.
У двери дома меня встретили повизгивающие собаки.
– Здравствуйте, милые. – Я присела на корточки и начала
гладить бархатные морды. – Как дела?
– Шоколадно, – ответил кто-то из стаи.
Я непроизвольно плюхнулась на дорожку. Мне послышалось? Или
один из наших псов освоил человеческую речь? Скорее всего, полиглотом является
старушка Черри, она слишком долго живет среди людей.
– Носятся туда-сюда, грязи на лапах нанесли, – продолжала
пуделиха, – вот я ее и оставила во дворе. Хуч пионы сломал. Чего он в них
полез? А Банди садового гномика снес, ну того, которого Тёма Маше подарил!
Я положила руку на спину Черри.
– Нехорошо ябедничать!
Пуделиха повернула голову и посмотрела на меня большими
несчастными глазами. Если не знать, какую сытую жизнь ведет Черричка, то,
поймав этот взгляд, легко поверишь в ее страдания. Правда, мопс Хуч выглядит
еще большим мучеником. Похоже, он сегодня не доел из миски мясо – слишком много
положили, не влезло, есть от чего переживать.
– Я просто докладываю обстановку, – обиженно засопела
собака.
Нет, это не Черри, она не разевала пасть.
– А вы чего на земле сидите? Не холодно? – спросил голос.
Тут до меня дошло, что звук доносится сверху, я задрала
голову, из окошка гардеробной свесилась Ирка.
– Это ты! – с облегчением воскликнула я.
– Кто ж еще тут порядок наведет? Уж, поди, не гости ваши!
Домой хотите войти?
Хороший вопрос, если учесть, что я стою, вернее, сижу около
парадной двери.
– Ну да, – кивнула я.
– Собак не впускайте!
– Они теперь на улице ночуют? – прокряхтела я, вставая.
Ирка кашлянула.
– Нет, конечно. Только чего их заводить, если через секунду
они на улицу попросятся. Носятся, словно оглашенные, снуют между двумя домами.
– Тебе не кажется, что у Хуча фигура стала еще более
странной? – спросила я.
– Ну… есть немного, – согласилась Ирка, – но ветеринар же
сказал, что мопс здоров. Анализы в норме и все такое.
– Верно, – протянула я, – но непонятно, по какой причине у
него холка растет! Сейчас он похож на портрет Шаляпина!
– Чего? – не поняла Ирина.
– Был такой певец, Федор Иванович Шаляпин, – объяснила я. –
Вроде в Третьяковке висит картина, где он изображен в пальто с огромным
бобровым воротником. На мой взгляд, не очень удачное произведение, нижняя часть
у певца узкая, зато верхняя объемная, словно он нацепил на шею круг для плавания.
– Не люблю я по музеям шляться, – зевнула Ирка, – лучше дома
у телика посидеть. А Хуч теперь не падает головой об пол, уже ловко ходит.
Словно желая подтвердить слова Ирки, мопс приблизился к
ступенькам и начал подниматься к парадной двери. Я прикусила нижнюю губу. Умный
Хучик сообразил, что движение вперед по непонятной причине затруднено, и
преодолевал лестницу боком. Вы когда-нибудь встречали пса, который сначала
поднимал бы правые лапы, переднюю и заднюю, ставил их на ступеньку, а потом
подтягивал левые, ну и так далее?
– Кто его научил этому фокусу? – изумилась я.
– А кто научил Банди открывать у полковника в спальне
тумбочку и тырить оттуда драже «Морской горошек»? – хихикнула Ирка. – Сам
дотумкал!
– Пит-то здоров, – отметила я. – Может, отвезти мопса к
другим ветеринарам?
– Лучшего врача все равно не найти, – возразила Ирка. –
Профессор велел понаблюдать за псом неделю, вот и понаблюдаем. А Хучу не хуже.
Ест так, что еда из ушей лезет, носится как ни в чем не бывало, падать
перестал.
– Но он же ходит боком!
– И что? У него быстро получается, нечего волноваться. Ну
открыть вам дверь? – заорала Ирка.
– Не кричи, вдруг кого разбудишь, – предостерегла я.
– Разве у нас люди в нормальное время лягут спать, –
зазудела Ирка. – Дождешься тут покоя… Приехали с покупками! «Газель» заказали!
Мешков нахапали! Балок! Железок! Деревяшек!
– И где это все? – испуганно огляделась я.
