— Что, мысли не о работе?
Бэнкс холодно глянул на Энни.
— Послушай, Алан, — помявшись, сказала она. — Мне жаль, что тебя вызвали из Лондона. Но мы ведь раньше так хорошо работали! Помнишь? Мы были отличной командой.
— Мы и до сих пор команда.
— Разве?
— Что ты имеешь в виду?
— Не знаю. Это у тебя надо спросить. Просто в последнее время все идет не так. После того дела с Карен Дрю я рассчитывала на тебя… на твою поддержку, на твою дружбу. Но тебе было не до меня.
— Ты поэтому так на Софию взъелась?
— Я ничего не имею против Софии. Речь вообще не о ней.
— Да брось, она же тебе не нравится.
— Алан, — наклонившись вперед, сказала Энни. — Клянусь, я не испытываю к Софии никакой неприязни. Правда. Она мне совершенно безразлична. А вот ты — нет. Ты мой друг. Не слишком ли ты вокруг нее прыгаешь? Ей это не нужно, поверь мне. Она из породы непотопляемых.
— Что ты имеешь в виду? Разве это плохо?
— Нет, конечно. Оставь.
— Ты сказала, что София из породы непотопляемых. Я не понял, что ты имела в виду.
— А вот что: не забывайся ты так. Не теряй голову.
— По-твоему, я теряю голову? Потому что…
Бэнкса прервал телефонный звонок. Еще пару секунд они с Энни упрямо буравили друг друга взглядами. Потом Бэнкс поднес телефон к уху.
— Задержите ее, — сказал он и положил трубку. — Звонил Уолтерс из Каслвью, — повернулся он к Энни. — Говорит, к ним приехала женщина, якобы мать Лоуренса Сильберта. Поедешь на нее посмотреть?
— Разумеется. — Энни поднялась. — Я поеду за тобой на машине. Но мы не закончили, верно?
— Что именно?
— Наш разговор.
— Если ты считаешь, что он того стоит, — пожал плечами Бэнкс и, схватив со стола ключи от машины, вышел за дверь.
Когда спустя несколько минут Энни с Бэнксом приехали на место преступления, мать Лоуренса Сильберта сидела в зеленом автомобиле, припаркованном напротив дома номер пятнадцать по Каслвью-Хайтс, спортивном, марки «MG». Она курила, попутно беседуя с констеблем Уолтерсом. После непродолжительного дождика выглянуло предзакатное солнце, окрасив черепичные крыши нежным, приглушенным золотом. В голубом небе еще остались грязноватые серые облачка, иногда на минуту закрывавшие солнце. У дома бродили репортеры. Их напор сдерживал полицейский кордон. Увидев Бэнкса и Энни, журналисты бросились к ним, требуя комментариев, но те молча направились прямиком к зеленой машине.
Женщина, выбравшаяся им навстречу, когда-то была ростом с Бэнкса, но годы легли ей на плечи тяжелым грузом. Однако, несмотря на согбенные плечи, она все еще производила впечатление властной женщины. Седые волосы, убранные в пучок, не скрывали лоб, высокие скулы, подчеркнутые румянами, окруженный морщинками, но прелестный рот и сверкающие серо-голубые глаза — все это говорило о том, какой красавицей она была когда-то. Собственно говоря, она до сих пор оставалась красивой женщиной. Бэнксу показалось, что он ее уже где-то видел.
— Добрый вечер, — поздоровалась она, протягивая ему руку. — Эдвина Сильберт, мать Лоуренса.
— Та самая Эдвина Сильберт? — От удивления Бэнкс даже споткнулся.
— В свое время я и впрямь была кем-то вроде знаменитости, — признала пожилая дама и, бросив сигарету на асфальт, раздавила окурок высоким каблуком черных туфель. — Но это было очень давно.
Энни непонимающе взглянула на Бэнкса.
— В начале шестидесятых миссис Сильберт открыла торговую линию бутиков «Вива», — объяснил ей Бэнкс. — Очень успешное было предприятие.
— Да оно и до сих пор такое, — ответила Энни. — Я туда иногда заглядываю. Но нечасто — мне это не очень-то по карману. Очень рада с вами познакомиться.
— Когда-то цены там были не такими высокими, — улыбнулась ей Эдвина. — Мы мечтали о равноправии для всех. Чтобы любая женщина могла позволить себе платье не хуже, чем у какой-нибудь светской дамы. Мы совершили настоящий прорыв, для того-то времени.
— Позвольте выразить вам наши соболезнования в связи с гибелью сына, — сказал Бэнкс.
— Бедный Лоуренс. — Эдвина наклонила голову. — Пока ехала, все думала о нем. Никак не могу поверить, что его больше нет. Мне можно его увидеть?
— Боюсь, нет, — покачал головой Бэнкс.
— Что, все так ужасно?
Бэнкс промолчал.
— Я ведь не из робких, — заметила Эдвина. — Я за свою жизнь повидала много такого, от чего вас бы мигом стошнило. Во время войны я работала медсестрой.
— И все же… — замялся Бэнкс.
— Но я ведь имею право с ним попрощаться? Он же мой сын! — прервала его Эдвина.
Формально тело до сих пор «принадлежало» следователю, коронеру, и Эдвина не имела пока ни малейшего права его осмотреть — во всяком случае, без разрешения коронера. Но обычно этим правилом пренебрегали, особенно если родственники нужны были для опознания тела. Впрочем, это дело обычным не было.
— Миссис Сильберт… — начал Бэнкс.
— Пожалуйста, называйте меня Эдвиной.
— Эдвина. Я буду с вами откровенен. Боюсь, при взгляде на тело вы даже не поймете, ваш ли сын перед вами. У нас достаточно улик, чтобы считать погибшего вашим сыном, но поверьте, вам не стоит его видеть — это зрелище не принесет вам ничего, кроме горя. Мне кажется, вам стоит запомнить его таким, каким он был при жизни.
Эдвина задумалась.
— Хорошо, — наконец сказала она. — Кстати, я должна вам сказать, что у Лоуренса было родимое пятно на левой руке, чуть повыше локтя. — Эдвина показала на себе, где именно. — Темно-красное, в форме капли.
— Спасибо, — поблагодарил ее Бэнкс. — Потом, когда вы придете в себя, мы бы хотели взять у вас образец ДНК. Ничего сложного, никаких иголок и шприцов, просто обычный мазок из полости рта.
— Иголки меня никогда не пугали, — ответила Эдвина. — Так что берите свой образец, когда хотите и как хотите. Слушайте, — добавила она, — я не знаю, какие у вас в полиции правила на этот счет, но я так устала после дороги, что жизнь готова отдать за стаканчик джина. Тут поблизости есть один замечательный паб. Может, присоединитесь?
Энни взглянула на Бэнкса. Тот, в свою очередь, повернулся к констеблю Уолтерсу.
— Фил, — сказал он и ткнул пальцем в фалангу репортеров, — проследи, чтобы никто из этих паразитов нам не помешал.
Уолтерс слегка побледнел и нервно дернулся. Можно было подумать, что его попросили сдержать целую орду гуннов.
— Я постараюсь, сэр, — слабым голосом ответил он.
«Черный лебедь» и впрямь оказался неподалеку — на углу соседней улицы. Особой популярностью у субботних гуляк он не пользовался — собственно говоря, кроме местных жителей, туда никто не забредал. Слишком уж трудно было заметить вывеску паба с улицы, да и цены высокие, не по карману студентам и туристам. Хотя Бэнкс сюда раньше и не заглядывал, его не удивила шикарная обстановка паба: повсюду начищенные медные бляхи, репродукции картин Джорджа Стаббса в рамках. Барную стойку окаймлял блестящий медный поручень. Никакой громкой музыки и стрекота игровых автоматов. Мало того, тут и традиционный «пивной сад»
[3]
называли вовсе не садом, а «патио».
