– Мы ездили смотреть Этну.
– Июльский день на Сицилии, с тихо курящейся Этной, – продекламировала Изабелла. – Это написал Лоуренс в своем странном стихотворении о змее. Может быть, ты его помнишь. Оно о змее, заползшей к нему в водосток. Жара, он в пижаме, размахивается и швыряет в змею камнем. Оден никогда не швырял в змей камнями, и в этом есть свой смысл, правда? Писатели делятся на тех, кто швырнет в змею камнем, и тех, кто этого никогда не сделает. Хемингуэй швырнул бы. Ты согласна?
Она улыбнулась, глядя на Кэт, которая, загораживаясь от солнца, смотрела на нее с видом кроткого терпения.
– Виновата. Отклонилась от темы, – вздохнула Изабелла. – Но я всегда представляю Этну курящейся. И Лоуренса в пижаме.
Кэт быстро повернула разговор в другое русло. Ведь если Изабеллу не остановишь, она будет говорить часами.
– Мы ездили туда с кузеном Сальваторе, Томазо. Он из Палермо. И они живут там в роскошном барочном палаццо. Томазо забавный. Он всюду возил меня. Иначе бы я ничего не увидела.
Изабелла невольно насторожилась. Когда Кэт говорит о мужчине «забавный», это значит, она увлеклась. Как увлеклась когда-то Тоби в вечно мятых джинсах цвета давленой земляники и с вечными разговорами о лыжном спорте. А потом бравым воякой Джеффом, который слишком много пил на вечеринках и был склонен к дурацким шуткам, вроде приклеивания чужой шляпы к вешалке. И Генри, и Дэвидом, а возможно, и еще кем-нибудь.
– Томазо – гонщик, – разливалась соловьем Кэт. – У него старый коллекционный «бугатти». Изумительная машина, красное с серебром.
Изабелла сохраняла невозмутимость. По крайней мере, этот Томазо далеко.
– Он скоро привезет автомобиль сюда, – продолжала Кэт. – Сначала поездом, а потом на пароме. Думает совершить путешествие по горной Шотландии и познакомиться с Эдинбургом. Проживет здесь, наверное, несколько недель.
– Когда? – спросила Изабелла, и в голосе слышалось неудовольствие.
– На той неделе. Или чуть позже. Он позвонит мне и уточнит.
На этом тема была закрыта. Они заговорили о магазине, о том, как шла жизнь в отсутствие Кэт, но мысли Изабеллы все время возвращались к очень важной для нее нравственной проблеме. Уже очень давно она твердо решила не поддаваться искушениям и не лезть в личные дела Кэт. Видеть со стороны, что хорошо для твоих близких, – дело нехитрое, особенно если близких немного. Но, навязывая свой взгляд, мы нарушаем принцип свободы воли, упрямо отстаивающей право каждого проживать жизнь по-своему. Речь не о вседозволенности, а о праве и долге принимать решения самостоятельно. А если выбор окажется неверным, что ж, каждый сам должен расхлебывать последствия. Судьба толкала Кэт к мужчинам, не способным принести ей ничего, кроме несчастья, ибо всех их отличали непостоянство, эгоизм и самовлюбленность. И все-таки ее тянуло к ним, и нужно было разрешить ей поступать по собственному усмотрению.
– Он тебе нравится? – мягко спросила Изабелла, и Кэт, отлично понимая суть вопроса, ответила уклончиво. Да, не исключено, там видно будет.
Изабелла промолчала. Сосредоточившись, попробовала представить себе, каков этот Томазо. Стоит вообразить коллекционный «бугатти» и роскошное палаццо, и картинка вырисовывается без труда. Стильный и обольстительный, он, как и его предшественники, принесет Кэт горе. И Джейми будет ужасно страдать, с тоской представляя, как Кэт и Томазо катят в серебристо-красном «бугатти» по узким пустынным дорогам Файфа или Пертшира.
Глава девятая
Она приглашала Иана к себе, но, позвонив, он предложил вместе позавтракать в Шотландском клубе искусств на Рутланд-сквер. «Я беру там филе макрели. Филе макрели с салатом. Вы, разумеется, закажете что-нибудь более существенное».
Изабелле доводилось бывать в Клубе искусств. Среди членов были ее друзья, знала она и председателя – франтоватого антиквара с изящно подкрученными усиками. Иногда появлялась мысль оформить членство, но руки как-то не доходили, и она по-прежнему лишь изредка завтракала здесь с кем-нибудь да еще ежегодно участвовала в Бернсовском обеде.
[3]
Обед, приуроченный ко дню рождения Бернса, бывал и более, и менее удачным. Если главный оратор правильно задавал тон, традиционное обращение к памяти Вечно Живого оказывалось интересным и трогательным. Но обычно все скатывалось к слезливым разглагольствованиям о поэте-пахаре и деревенских пирушках в Эйршире, коими, думала Изабелла, вряд ли стоит так уж гордиться шотландцам. Нет ничего возвышенного в неумеренном потреблении виски. А каждый шотландский поэт или пил слишком много, или воспевал пьянство, или, напившись, городил всякую чушь. И сколько мы из-за этого потеряли! Море ненаписанных стихов, пропащие десятилетия в литературе, жизни без песен, мечты без надежд.
А ведь то же относится и к шотландским композиторам, во всяком случае к некоторым. Шестой граф Келли, например, оставил нам чудесные скрипичные пьесы, но часто бывал в стельку пьян и, говорят, так смеялся над собственными остротами, что становился багровым. Последнее, конечно же, прелестная деталь: многое можно простить человеку, который так смеется. Можно даже почувствовать к нему нежность.
Разумеется, все это нельзя было поставить в вину Клубу искусств, возле дверей которого она сейчас стояла. У членов клуба имелись свои ключи, но гостям следовало дожидаться, пока секретарь не услышит звонок. Еще раз нажав на кнопку, Изабелла оглянулась. За спиной у нее лежала Рутланд-сквер, одна из красивейших площадей георгианского Эдинбурга, скрывающаяся к западу от Принсез-стрит за спиной гигантского здания из красного песчаника – отеля «Каледониан». Сад в центре площади был совсем маленьким, но в нем росло несколько великолепных старых деревьев, оживлявших каменные дома вокруг. Весной трава пестрела лиловыми и желтыми крокусами, а летом, если в обед выглядывало солнышко, – бледными секретаршами и клерками из соседних офисов. Скинув пиджаки и жакеты, они располагались на газоне, напоминая ей, как в свое время она и ее подружки из Школы Джорджа Уотсона на Джордж-сквер растягивались на травке и смотрели на проходящих юношей, студентов университета, мечтали о настоящей жизни, что вот-вот начнется.
Каждый уголок Эдинбурга был связан для Изабеллы с какими-нибудь воспоминаниями. Когда долго живешь в одном городе, всегда вспоминаешь, где что было раньше. В это заведение она когда-то давно заходила выпить чашечку кофе, там получила первую работу. Здесь назначила как-то свидание, тут огорчилась, а вот тут была счастлива.
Ожидая, когда ей откроют, Изабелла оглядела площадь и посмотрела на дом напротив, где в свои холостяцкие дни жил ее старый друг Дункан. Отворив скромную, выкрашенную в черный цвет дверь, вы оказывались перед обычной в таких домах лестницей: каменной, винтовой, со стертыми за долгие годы ступенями. Лестница была высотой в четыре этажа и вела в четыре квартиры, в одной из которых жил Дункан.
