Приглашаю вас, дамы и господа! Музей открыт от восхода солнца до десяти часов вечера, входной билет стоит двадцать пять центов, детям и прислуге пятьдесят процентов скидка; арахис, сласти и освежающие напитки продаются везде!
Завершив таким образом свое эмоциональное выступление, Барнум кивнул гиганту, который нагнулся, одной рукой сгреб в горсть край полотна, другой прихватил ведро и швабру. Повернувшись на каблуках, полковник Гошен проследовал к служебному входу, волоча за собой испорченную картину. За ним тянулся хвост из прыгающих и вопящих мальчишек.
Барнум задержался, наблюдая оценивающим взглядом, как значительная часть слушателей направилась прямиком к кассе. После этого он повернулся, чтобы последовать за сабленосным своим уборщиком.
Вплоть до этого момента он меня не замечал, так как я остановился хотя и близко, но несколько сбоку, вне угла его обзора. Теперь же взгляд Барнума зацепился за меня и заставил его остановиться. Он широко улыбнулся и направился в мою сторону.
— По! — воскликнул он, схватил мою ладонь и встряхнул так сильно, что я испугался, как бы руки не лишиться. — Бог мой, как я рад тебя видеть! Дай-ка взглянуть на тебя… Да ты отлично выглядишь, ни днем не старше, чем в последний раз.
Я ответил ему сердечным приветствием, отпустив комплимент по поводу его внешности и отметив, что он стал даже как-то крепче за время визита в Европу.
— Крепче? Ха-ха, скажи уж попросту, что я разжирел! Нет-нет, не возражай, так оно и есть. Как выражаются наши французские кузены, avoir du poids, добавил «мер и весов». Куда денешься, друг мой, с этой французской кухней… они так кормят, так кормят… не оторваться! Нигде в целом свете такой кулинарии не встречал. Все эти крем-соусы, подливки, мясные и кондитерские деликатесы… Удивляюсь, как они сами там живут всю жизнь и не лопаются по швам. Останься я во Франции еще на месяц, и мог бы сам себя выставить в музее. Барнум — Бездонное Брюхо! Самый жирный шоумен планеты!.. Но скажи мне, По, дружище, каким ветром тебя ко мне занесло? Подошел полюбоваться на этот иллюзион? — он показал на пустую свежевымытую стену.
— Да, действительно… — замялся я. — Я уже давно собираюсь отдать визит вежливости по поводу вашего возвращения домой, любезный друг, а тут этот инцидент, вопли газетчиков… Поэтому я и появился сейчас.
— Благодарен тебе за беспокойство, друг мой, да, — вздохнул он. — Гадкая история, ничего не скажешь. Но давай-ка пройдем в мою контору, поболтаем. Спасибо, что заглянул.
Подхватив меня под руку, Барнум устремился к боковому входу, завел меня внутрь, направился к подвальной лестнице и далее пошел впереди, указывая путь.
Коридоры музейного подвала, как я помнил по предыдущим посещениям, представляли собой тускло освещенный запутанный лабиринт. Мало того что они не отличались шириной, так еще и заставлены были всяческими бочками, ящиками и клетками с постоянно прибывающими новыми приобретениями. Даже просторные залы и галереи пяти этажей музея не могли вместить всей барнумовской коллекции.
Барнум провел меня по своим жутковатым подземным лазам, на стенах которых кое-где тихо шипели мелкие змейки газовых светильников, испускающих призрачный свет — казалось, они лучатся таинственным полумраком. Вот на меня из-за поворота злобно уставился африканский страус — чучело, разумеется, — далее распялила лучи громадная морская звезда не менее трех футов в размахе. Зияют пустые глазницы человеческого скелета, запертого в карцерной клетке, рядом Анна Болейн нянчит свою отрубленную голову. Выпятив бесстыдно обнаженную грудь, нагло уставилась вдаль деревянная кукла — женская фигура с носа пиратского парусника. На эскимосские собачьи санки уложен мумифицированный труп древнеегипетского дикого козла, который уже никуда не смотрит: его впавшие веки сомкнуты. В углу стоят две — парные — средневековые алебарды, свисает чуть не с потолка челюсть кита… на что только не наткнешься в подземных коридорах-сокровищницах!
Наконец мы добрались до двери кабинета Барнума. Хозяин отпер святая святых, прибавил освещение и впустил меня внутрь, приглашающим жестом указав на одно из мягких кресел, сосредоточенных в центре комнаты.
— Разгрузи ноги, дружище.
Сам Барнум уселся за массивный письменный стол с ножками в виде когтистых птичьих лап, крепко обхвативших деревянные шары.
— Устраивайся поудобнее. Сигару? Нет? Ну, я закурю, с твоего разрешения.
Он извлек из резной шкатулки красного дерева громадную гавану, отрезал кончик специальной настольной гильотиной и прикурил от фосфорной спички.
— Ф-фу… Так-то лучше… То, что доктор прописал… Добрый сигарный дым — лучшее средство для успокоения нервов. Жаль этого плаката, честно. Лучшее произведение Освальда! Он на него целых полдня угробил.
— Э-э… Освальда?
— Мой новый сотрудник. На все руки от скуки. Выдумывает и малюет лозунги и плакаты. Рожден для этого! Пойми меня правильно, я вовсе не собираюсь утверждать, что он лучше старых мастеров. Грубовато, да. Но в них есть что-то более важное. Они живут!
Конечно, я не купился на публичное заверение Барнума, что его реклама вышла из-под кисти флорентийского художника. Изображение индейского воина отнюдь не отличалось утонченностью. Тем не менее — я не мог этого не признать — несмотря на грубость, примитивность — возможно, именно по этой причине — оно обладало странной выразительностью, неоспоримой силой воздействия.
— А каковы реальные обстоятельства разрушения этого рекламного плаката?
— Обстоятельства? — Барнум выдул громадный клуб сизого дыма. — Нападение банды злобных и трусливых юнцов, вот каковы обстоятельства. Вчера появились возле музея ближе к вечеру. Видел бы ты их! Серое быдло… На их фоне австралийские бушмены-людоеды из моей Галереи этнографических чудес покажутся изысканными денди.
— Мне их довелось видеть. Вчера я проходил мимо и заметил группу из дюжины молодых людей праздного вида, весьма подозрительных по одежде и манерам.
— Вот-вот, по манерам. Отбросы из Бауэри. Цветочки с уличных перекрестков. Я к ним вышел. Попросил пройти своей дорогой. «Стоим, где хотим. Здесь свободная страна!» — огрызнулись они. Наглые щенки. Я не против свободы, По. Я такой же патриот, как и любой другой. Я патриот до мозга костей! Бог мой, да видел бы ты мой праздник в честь Четвертого июля. Грандиознейшее представление в истории зрелищного бизнеса! Больше сотни исполнителей в костюмах эпохи Американской революции, от Бостонского чаепития до битвы при Саратоге. Роскошные фейерверки! Столько шику! Не этой помойной шушере учить меня принципам демократии…
Барнум возбужденно взмахнул сигарой, с которой сорвался мини-фейерверк искр, посыпавшихся на стол.
— Значит, вам не удалось уговорить их разойтись.
— Ну не стоять же мне там вечно. Не у всех есть время подпирать углы да фонарные столбы днями напролет. К тому же я не знал, что они замышляют. Только я удалился, как они принялись собирать всякую дрянь: гниль да помои, мусор, даже дерьмо лошадиное, не поверишь! Дали залп — и смылись. Я вылетел с силачами да гигантами, с зулусами… Куда там! Их и след простыл.
