— Не привык я к такому… — пробормотал Карсон, оглядывая себя.
— Эдди, вы похожи, как братья-близнецы! — вырвалось у Сестрички.
Разумеется, это утверждение моей дорогой супруги чересчур эмоционально и далеко от истины. Карсон сероглазый блондин, обветренный, загорелый и чисто выбритый; я же жгучий брюнет, глаза у меня весьма темные, а кожа лица слишком бледна; верхнюю губу украшает полоска подстриженных усов. Но одинаковая одежда действительно придавала нам какое-то сходство, возможно выявляя внутреннее родство характеров.
Покончив с маскарадом, мы с Карсоном простились с Сестричкой и проследовали к выходу, где я снял с крюка касторовую шляпу и насадил ее на голову. Такого рода предмет в моем гардеробе не дублировался, но в этом не было необходимости: Карсон не собирался расставаться со своим привычным головным убором.
Я уже отворил дверь, когда Карсон, подходя к порогу, горестно глянул вниз и вздохнул.
— Чувствую себя, как голый.
Пояснений мне не требовалось. Конечно, он не мог привыкнуть разгуливать невооруженным. И сразу в голове моей мелькнула своевременная мысль. Задержав его на пороге, я рванулся в спальню и тут же выскочил обратно с двуствольным трофеем.
Карсон внимательно осмотрел врученный ему пистолет, особое внимание уделил спусковому механизму, осмотрел стволы, взвесил оружие, примерил к руке… Потом ловко провернул несколько раз вокруг указательного пальца и сунул за пояс.
Застегнув сюртук так, чтобы оружия не было видно, он с мрачным удовлетворением отметил:
— Не слишком много, да все ж лучше, чем ничего. Ça ira!
[9]
Часть третья
ПОИСКИ ПО СЛЕДУ
Глава двенадцатая
Сент-Джонс-Парк на Гудзон-сквер, в котором в среду утром обнаружили изуродованные останки десятилетней Розали Эдмондс, слыл когда-то центром одного из наиболее фешенебельных районов Манхэттена. Спроектированный талантливым архитектором, засаженный живописными купами разнообразных пород деревьев: катальпа, серебристая береза, каштан — этот зеленый уголок служил местом отдохновения состоятельных обитателей близлежащих импозантных строений.
В недавние годы, однако, местность неузнаваемо изменилась. Состоятельная публика сбежала на север, за 14-ю улицу, спасаясь от наплыва переселенцев. Некогда прелестный миниатюрный парк потерял свою привлекательность. Газоны более не подстригались, заросли сорняками, заполонившими также цветочные клумбы и рабатки; ветер шуршал рваными газетами, на аллеях валялся никем не убираемый мусор. Чинно прогуливающиеся под руку парочки сменились какими-то маловразумительными фигурами обоего пола, не имеющими пристойного дома и слоняющимися где попало в любую сколько-нибудь терпимую погоду.
Несмотря на желание поскорей приступить к делу, Карсон отказался от моего предложения воспользоваться омнибусом, и мы отправились пешком. Причины скаут не объяснил, но по тому, как он постоянно осматривался по сторонам, подозреваю, что ему хотелось освоиться с местностью, проникнуться характером новой для него среды.
Сменив одежду, Карсон почти не привлекал внимания пешеходов. Если не считать его шляпы и походки, он ничем не выделялся из серой толпы городских обитателей. Никто за нами не бежал, никто не приставал к знаменитому следопыту с расспросами.
Шагали мы в основном молча. Отчасти потому, что внимание Карсона было посвящено окружающей обстановке, отчасти благодаря его сдержанности и природной молчаливости. Иногда он задавал мне вопросы. Самым большим из населенных пунктов, которые он до этого посещал, был заштатный городишко Санта-Фе, и, разумеется, его интересовала архитектура Нью-Йорка, обитатели мегаполиса и их странные привычки. Что это за высокое здание на Бродвее, в которое постоянно входят и из которого выходят разряженные дамы и господа? Кто эти смуглые уличные музыканты, вертящие ручки органчиков-шарманок, и для чего у их ног прыгают разряженные обезьянки? Зачем эта худая девочка в лохмотьях продает бумажные цветы? На каком языке возбужденно общаются эти странные бородатые люди в темных одеждах и причудливых шляпах?
Отвечая на вопросы гостя с Дальнего Запада, я тоже умудрялся выудить из него ту или иную информацию, в основном о предмете нашего поиска. Джонсон прославился среди горных охотников не только силой и свирепостью, но и искусством следопыта, знанием леса.
— Говорят, он мог понюхать пепел дотлевшего кострища и определить, сколько индейцев и какого племени сидели у костра.
— Явное преувеличение! — отмахнулся я. — Такое никому не под силу, каким бы тонким обонянием он не обладал.
— Не спорю, не спорю, — согласился Карсон. — Но довелось мне встречать и очень чутких на нюх трапперов.
Карсон рассказал историю, иллюстрирующую нечеловеческую жестокость Джонсона, благодаря которой он стал столь популярной фигурой среди обитателей диких лесов. Несколькими годами ранее он с группой приятелей, включавшей и Дела Гью, застал врасплох группу индейцев сиу, около двух дюжин воинов, отдыхавших на берегу Милк-ривер. С убитых индейцев сняли скальпы, Джонсон, как водится, вырезал и сожрал в сыром виде печень вождя.
Но и этого ему показалось мало. Он приказал своей команде отрубить у трупов головы, выварить их в котле, чтобы отделить мясо от костей. Черепа насадили на две дюжины шестов и воткнули вдоль берега рядочком, на радость пассажирам речных судов.
— Таких страстей я еще не слыхивал! — ужаснулся я. — Что же это за человек, который способен на столь извращенные зверства? Такое и помыслить-то страшно!
— Нехороший человек, злой.
— Я не кровожаден, — заверил я Карсона. — Но уверен, что такое чудовище следует уничтожить. Чем скорее, тем лучше.
— Сначала его найти надо, — напомнил Карсон.
Я спросил, видел ли Карсон портрет Джонсона, выполненный Освальдом.
— Да, мистер Барнум показал.
— И что, похож, как вы считаете?
— Не сказал бы. Больше похож на деревянные шаманские маски, как у Ассинибойнов.
— Вот-вот, мне он тоже с первого взгляда маску напомнил. К тому же вряд ли Джонсон настолько глуп, чтобы не принять мер к изменению внешности. Сбреет бороду, волосы покрасит сапожной мазью или чернилами.
— Вероятно.
Наконец мы увидели впереди небольшой парк, цель нашего пути. Пересекая Лэйт-стрит, Карсон задержался. Кучер-угольщик, коренастый субъект с широкой грудью и толстенными, поросшими густой шерстью, похожими на медвежьи лапы руками, спрыгнул с сиденья и принялся безжалостно хлестать лошадь. Хилая кляча остановилась среди улицы, очевидно не в состоянии тянуть далее перегруженную телегу. Непрерывно ругаясь, возчик осыпал свою лошаденку ударами, а она ржала и стонала от боли, вздрагивая от каждого удара.
Выражение лица Карсона не изменилось, но по напряженным чертам его я понял, что он готов вмешаться.
