— Экий я забывчивый! Дорогая, надеюсь, еще один леденец вернет тебе аппетит.
— Спасибо, Эдди, не беспокойся.
— Оставлю в прихожей на столике.
— Я сейчас, — улыбнулась Сестричка. — Только завершу свой шедевр.
И она вернулась к рисунку. Каттарина по-прежнему валялась на подоконнике, неподвижностью напоминая одно из чучел таксидермического отдела музея Барнума.
Кроме кухни и гостиной в нашей квартире еще три помещения: три спальни. Две из них весьма скромных размеров, третья просторная. В ней и размещались Вирджиния с матерью. Присутствие заботливой родительницы было настоятельно необходимо ночью, когда бедная моя страдалица не могла сомкнуть глаз, мучимая припадками кашля. У нас с женой никогда не было общей комнаты, да и кровати-то тоже… наша общность с Вирджинией всегда была намного выше плотской близости… В общем, планировка квартиры соответствовала потребностям семейства.
Из двух оставшихся комнатушек одна служила мне спальней, другая — кабинетом. Сначала я устремился в спальню. Скинув сюртук, бросился к умывальнику. Едва успев утереть физиономию, я заметил в дверях тетушку со стаканом в руке. Жажда была настолько велика, что стакан я одолел, казалось, одним глотком. Поблагодарив тещу, я вернул ей пустой стакан и направился в кабинет.
На столе лежало упомянутое Сестричкой почтовое отправление. Усевшись за стол, я в первую очередь поинтересовался адресом отправителя. Сразу же губы мои искривились в презрительную усмешку. Схватив инструмент, служивший мне для вскрывания почты — узкий нож с костяной рукояткой, — я взрезал конверт и извлек из него лист бумаги. Взгляд скользнул по нанесенным на бумагу строкам, и в лицо сразу же ударила жаркая волна негодования.
Автором писания оказался некто Картрайт, недавно опубликовавший пухлую книжонку под названием «Ночной дозор». И я посвятил в предыдущем номере своего журнала этому «Дозору» литературный обзор. По неясным причинам, основной из которых является несомненная дебильность читающей публики, сей бессмысленный опус завоевал бешеную популярность в первый же месяц жизни на книжном рынке: разошлось более сорока тысяч экземпляров! Успех этой ничтожной мазни, предпочтение недостойного достойному не могли не отдавать горечью, но в своем анализе бездарной писанины Картрайта я придерживался исключительно объективных критериев, не позволяя личным эмоциям выплеснуться на страницы журнала. Непредвзятость — непременная характеристика профессиональной литературной критики. Однако по раздраженному тону автора письма можно было заключить, что он в высшей степени недоволен моими замечаниями.
Привожу текст послания Картрайта полностью:
Сэр!
Не так давно мне стало известно о ваших возмутительных и безосновательных нападках на мой труд, мой стиль, мое доброе имя. Я не отличаюсь повышенной чувствительностью и приветствую критику, вытерплю и осуждение. Чего я не потерплю, так это незаслуженного оскорбления.
Прикрываясь личиной беспристрастного обозревателя, вы отважились заклеймить мое произведение как «величайшую глупость, когда-либо увидевшую на свет в Новом Свете», осмеять мой стиль как «беспомощное барахтанье бесхвостого бабуина», оскорбить меня лично, как носителя «сумеречного сознания в светлые секунды суток». Вы посягнули на самое святое — на имя моей семьи и название моего произведения, окрестив нас, соответственно, Карикатурайтом и «Ночным позором»!
Хотя я с вами не встречался (за что благодарен Всевышнему!), но вполне представляю ваш характер и манеры. Возможно, вы сочиняли ваш, с позволения сказать, обзор в состоянии алкогольного опьянения. Это если и не оправдывает вас, то хотя бы объясняет ваше недостойное поведение.
Друзья советуют мне ответить вам статьей-отповедью в одной из городских газет. Я не хочу, однако, опускаться до вашего уровня, да еще и популяризировать ваше имя, пускаясь в публичные дебаты.
Ограничусь этим предупреждением. Если же вы еще раз осмелитесь написать обо мне в подобной оскорбительной манере, то я предприму ответные шаги. Советую прислушаться к моим словам, мистер По. Иначе горько пожалеете.
К. А. Картрайт
Трудно описать словами охватившие меня чувства. Руки тряслись, сердце бешено колотилось в груди, которая учащенно вздымалась в такт дыханию, сопровождаемому возмущенным взрыкиванием и фырканьем. Меня взбесила наглость этого Картрайта. Он верно привел в письме мои высказывания, но совершенно не так они звучали в контексте журнальной статьи! Ведь я руководствовался намерением не оскорбить автора, который мне совершенно не интересен, а предостеречь читателей, привлечь их внимание к недостаткам произведения. Ничего неподобающего не вышло из-под моего пера, и уж во всяком случае, ничего, провоцирующего подобный наглый вызов!
Несколько минут я обдумывал, как поступить. Поехать к нему и отколотить, ворвавшись к нему домой? Вздуть кучерским кнутом на улице? Вызвать его на дуэль?
Тут на меня накатило вдохновение. Придвинув к себе пачку бумаги, я схватил перо и намарал на верхнем листе заголовок:
НОЧНОЙ ПОЗОР.
Сочинение мистера Кака Кукарекутурайта.
Перо, регулярно ныряя в чернильницу и рассыпая кляксы, резво заскользило по бумаге. Я молниеносно исписал полдюжины листов. Получилась остроумная и смешная пародия на жалкую картрайтовскую тягомотину. Откинувшись на спинку кресла, я перечитал написанное, то и дело ухмыляясь и хихикая над собственными перлами. Особенное удовольствие доставляла мне мысль об ощущениях Картрайта, когда он прочтет мою сатиру в журнале.
Я дочитал свой маленький шедевр и как раз уткнулся взглядом в последнюю жирную точку, когда слух мой воспринял голос Путаницы, приглашающей к столу. Отложив манускрипт, я поднялся и покинул кабинет.
Войдя в столовую, я удивился, не увидев Сестрички. Осведомившись о ее местонахождении, я получил от слегка раздраженной тетушки следующий ответ:
— Уж сто раз звала. — Приблизившись к двери, она выкликнула, возвысив голос: — Вирджиния! Я тебя дозовусь, наконец? Сколько можно упрашивать? Быстро к столу!
Мгновением позже моя дорогая жена возникла в дверном проеме. Она быстро заняла свое место за столом.
— Прошу прощения! Увлеклась толстой книгой, которую принес Эдди. Подошла к столику за конфеткой, а она рядышком лежит. Захватывающая вещь. Не оторвешься.
Мне понадобилось некое умственное усилие, чтобы понять, о какой книге идет речь. Вспомнив наконец, я протянул:
— A-а, это… — Я подошел к столу и занял место рядом с супругой. — Дневник мистера Паркера.
— Какой такой дневник? — заинтересовалась Путаница, поставив на стол блюдо с холодной курятиной и усаживаясь напротив.
— Отчет о путешествии за Скалистые Горы в Орегон, — сообщила Сестричка. — Знаешь, он с самим Китом Карсоном
[2]
встречался!
