Учитывая это, я откашлялся и сказал:
– Подобно вам, мистер Ватта, я ощутил, что мы до некоторой степени родственные души. А посему надеюсь, что вы поможете мне в деле величайшей важности.
– Каком таком деле? – спросил он, моментально приняв настороженный вид, с каким встретил меня.
– Я разыскиваю одного человека… явного бродягу, одетого в лохмотья, – сказал я. – Самая подозрительная его черта – пышная рыжая борода необычного огненно-красного оттенка. У меня есть основания полагать, что несколько дней тому он был поблизости от вашего дома. Итак, мой первый вопрос: видели ли вы подобного типа?
Мой импровизированный допрос явно ошеломил Ватти, который принялся часто-часто моргать и нервно покусывать нижнюю губу.
– Да, я его видел, – не сразу ответил он. – Пару дней назад. Я как раз был тут у себя, в мастерской, работал над «трупоохладителем». И словно померещилось мне, что ходит кто-то вокруг дома. Смотрю, а он там стоит, прямо за этим окошком.
Оглядев оконную створку, на которую указывал Ватти, я спросил:
– В котором часу это было?
– Точно не упомню. Стемнело уже. Может, в восемь, может, в девять.
– Понятно. И что случилось, когда вы его заметили?
– Особо ничего, – ответил Ватти. – Повернулся он и пошел себе.
– Вы не знаете, куда он мог направляться?
– Без понятия, – пожал плечами Ватти. – Вроде на север куда-то.
Вряд ли стоит говорить, что я был глубоко разочарован этой исключительно скудной информацией. Продолжать визит больше не имело смысла. Более того, к этому времени полная мрачных предчувствий атмосфера мастерской сгустилась. Гнетущая близость гроба, не говоря уже об исходившем от самого Ватти трупного foetor
[11]
, была достаточной, чтобы перед глазами у меня все поплыло, а колени стали подгибаться.
– Спасибо за помощь, – пробормотал я. – А теперь мне надо идти.
В следующее же мгновение я прошел к выходу из мастерской, распахнул дверь и поспешил наружу.
Стоя перед маленьким строеньицем, глубоко, с благодарностью дыша бодрящим осенним воздухом, я заметил, что моя маленькая спутница, Луиза Элкотт, вернулась из похода по сбору цветов. Не обратить внимания на ее присутствие я просто не мог, учитывая постоянную деятельную энергичность, в которой она пребывала.
Размахивая трехфутовой деревянной рейкой так, словно это рапира, она была увлечена дуэлью с невидимым противником, парируя его удары, делая выпады и скача, как коза, по всему заднему двору, в полном самозабвении восклицая:
– Получил, Хьюго?! Так тебе, так тебе! Ага! Укол! Чувствительный укольчик!
Когда она наносила рану воображаемому Хьюго, ее горящие глаза остановились на мне.
– Извините, с вами все в порядке, мистер По? – спросила она, опуская свое оружие. – Вы страшно бледный.
– Я замечательно себя чувствую, – ответил я с вымученной улыбкой. – Просто голова слегка закружилась – уж слишком спертый там воздух, но теперь мне сразу полегчало. Вижу, что в мое отсутствие ты сражалась с невидимым врагом, которому, как я понимаю, только что нанесла смертельный удар своим клинком.
– Я нашла его в траве, когда собирала букет для мамули, – сказала Луи, кивком указывая на маленький букет пурпурных цветов, лежащий на ближайшем пеньке. – Меч получился хоть куда, как раз такой нужен Родриго. Это герой моей пьесы. Надеюсь, мистер Ватта не станет возражать… ах, вот и вы, мистер Ватта.
– Что ты тут такое про меня плела? – прорычал грубиян, выходя из сарая и с тяжелым стуком захлопывая за собой дверь.
– Я как раз рассказывала мистеру По про эту старую деревяшку, которая валялась у вас во дворе, – ответила Луи, ничуть не смущаясь таким невежливым обращением. – Думаю, ничего страшного, если я ее возьму.
Ватта долго смотрел на длинную, узкую и явно никому не нужную рейку.
– Бери, чего уж там, – сказал он после затянувшейся паузы так сокрушенно, будто отдавал девочке не полусгнившую деревяшку, а одно из своих величайших сокровищ.
– Пошли, Луи. Мы и так уже отняли слишком много времени у мистера Ватти, – сказал я. Затем, повернувшись к последнему, снова поблагодарил за помощь и вежливо попрощался.
– Рад был встретиться, По, – сказал хозяин усадьбы. – А насчет этого бородача буду держать ухо востро.
Через несколько минут мы с моей маленькой спутницей уже шли по тропе, ведущей к дому Элкоттов; Луи шагала рядом, в одной руке сжимая дикие цветы, а в другой – выдуманную шпагу. Мы шли молча до тех пор, пока не оказались далеко за пределами слышимости Ватти.
– Бедный мистер Ватти, – наконец сказала Луи. – Меня не заботят его манеры и… и его ужасный язык. Но как его не пожалеть. О Господи, теперь он выглядит еще хуже, чем когда я видела его в последний раз. Вам удалось узнать у него что-нибудь полезное, мистер По?
– Увы, нет, – ответил я, после чего рассказал, что Ватти якобы мельком видел рыжебородого бродягу несколько дней назад.
– Врал бы, да не завирался, – сказала Луи.
– Почему ты так думаешь? – поинтересовался я.
– Я хотела подглядеть в окошко сарая, – сказала она. – Не могла удержаться – любопытство одолело. Но так ничего и не увидела, на стекле – копоть в палец толщиной. Больше всего снаружи, я было подумала немножко протереть, но побоялась, что меня увидят.
– Наблюдения, которые я сделал в сарае, полностью совпадают с твоими, – сказал я. – Внешняя сторона стекол настолько покрылась грязью и копотью, что стала почти непрозрачной. Находясь внутри, да еще вечером, мистер Ватти не мог никого увидеть за окном. Особенно учитывая, что горела свеча, он мог увидеть в потемневшем стекле только одно.
– И что же это, мистер По? – спросила Луи.
– Самого себя, – ответил я.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
События, произошедшие с того момента, когда мы с Луи отправились к доктору Фаррагуту, были чрезвычайно горестными. Теперь, когда мы подходили к жилищу Элкоттов, сердце мое тревожно билось. Я знал, что Сестричка места себе не находит, ожидая, что я принесу ей драгоценный растительный эликсир. Вместо этого я располагал только мрачными новостями. Как, гадал я, отреагирует она, узнав, что медицинская шкатулка доктора Фаррагута украдена, а вместе с нею и редкие, чудодейственные ингредиенты, с которыми были связаны ее надежды на исцеление? Я трепетал при мысли о том, какие вредные последствия могут оказать эти шокирующие известия на ее хрупкое здоровье.
Моей жене было характерно милосердие, поэтому, после того как я поведал ей о печальном обороте, который приняли события, первой ее заботой оказалось не собственное благополучие, а то, как чувствует себя доктор Фаррагут. Я объяснил, что рана его оказалась куда менее серьезной, чем можно было предположить, и хотя пожилой врач все еще был в полуоглушенном состоянии, но чувствовал себя гораздо лучше, когда мы с Луи уходили от него. Только после этих заверений Сестричка позволила себе выразить некоторое разочарование, связанной с собой, воскликнув дрожащим голосом:
