– Что с вами, По? – повторил доктор Фаррагут.
Прежде чем я успел ответить, пугающий звук снова донесся до моего слуха. На сей раз в его источнике сомневаться не приходилось. По ошеломленному выражению лица доктора Фаррагута я понял, что он тоже услышал это.
В следующее мгновение мы ринулись в гостиную. Представшее моим глазам зрелище заставило кровь застыть у меня в жилах.
Сидевшая за фортепьяно Сестричка зашлась в кашле, стиснув в руке белый носовой платок, в то время как миссис Элкотт, Лиззи и Луи (явно только что спустившаяся из своего орлиного гнезда) беспомощно стояли рядом.
Подскочив к жене, охваченной припадком таким сильным, что он заставил ее согнуться почти вдвое, я, чтобы успокоить ее, положил руку ей на плечо.
– О Эдди, – с трудом выдохнула она, опуская платок и глядя на меня умоляющим взором.
Я попытался было ответить, но язык словно прилип к гортани. Ледяное дуновение немоты сковало меня.
Ибо, взглянув вниз, на Сестричку, я к неописуемому своему ужасу увидел, что губы и грудь ее в чем-то красном, а платок блестит от крови!
Выказав непререкаемое хладнокровие, которого я прежде за ним не замечал, пожилой врач сделал все возможное, чтобы пресечь кризис, приказав миссис Элкотт принести ему ряд предметов, а именно: кувшин воды, нагретой почти до кипения, одну из деревянных ложек, которые он видел на кухонном столе, сито, стакан для воды, несколько кусков ваты и два самых теплых одеяла в доме.
Пока добрая женщина с дочерьми бросилась исполнять его приказания, доктор Фаррагут попросил меня немедленно принести его портфель. Затем он помог Сестричке встать на ноги и, одной рукой обняв ее за талию, повел из гостиной наверх, в спальню; я следовал за ними, сжимая в одной руке черный кожаный портфель доктора.
Очень скоро жена, чей кашель, к счастью, почти унялся, удобно расположилась под одеялами, откинув голову на подушки, пока доктор Фаррагут, скинув плащ и закатав рукава, стоял у туалетного столика возле окна, смешивая целебное питье из горячей воды и порошков, которые достал из портфеля. Я оставался у кровати и шепотом – куда с большей уверенностью, чем чувствовал, – говорил Сестричке, что все будет хорошо.
Когда доктор Фаррагут закончил приготовления, он отвел меня в сторону и предложил подождать внизу. Для здоровья жены важно, объяснил он, чтобы сейчас ее ничто не тревожило.
Хотя мне была отвратительна сама мысль покинуть Сестричку даже на несколько минут, просьба доктора показалась мне мудрой. Я изо всех сил старался подавить ужас, объявший мою душу, но волнение было слишком велико, чтобы его скрыть. Несмотря на утешительные речи, мое присутствие – и я это понимал – могло лишь еще больше расстроить моего ангела, которая, со свойственной ей самоотреченностью, куда меньше волновалась о собственном бедственном положении, чем о тех муках, которые я терпел из-за нее.
Подняв руку Сестрички к своим губам, я запечатлел пылкий поцелуй на ее влажной ладони и, выйдя из спальни, поспешил вниз, в гостиную.
Следующие двадцать минут я провел в состоянии мучительного ожидания, как зверь в клетке расхаживая взад-вперед по гостиной, пока Луи с матерью прилагали все усилия, чтобы успокоить меня.
– Надейтесь на лучшее, мистер По, это вам здорово поможет, – сказала девочка. – Доктор Фаррагут не допустит, чтобы с Вирджинией случилось что-то плохое. Она уверена, что скоро все будет позади. Надо просто набраться терпения.
– Разрешите принести вам чашку крепкого чая, – сказала миссис Элкотт. – А то вы слишком уж нервничаете.
Задушевное предложение миссис Элкотт снова навело меня на мысли о бесконечно заботливой Путанице. Было невыносимо думать о том, что эта святая женщина терпеливо ждет дома, ничего не ведая о кризисе, случившемся здесь, в Конкорде. Если случится самое худшее, именно мне придется сообщить ей о том, что вместо долгожданного и ожидаемого выздоровления ее единственная дочь мертва!
Сможет ли Путаница пережить такое горе? И смогу ли я?
Не в силах говорить, я просто отрицательно помотал головой и снова в неистовстве принялся метаться по гостиной. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я услышал на лестнице шаги доктора Фаррагута. Как только он показался в гостиной, я бросился к нему. Бросив первый же взгляд на его лицо, я снова ощутил ледяную пустоту в груди, сердце словно провалилось в какую-то бездну.
– Не хочу обманывать вас, По, – произнес он тоном, который по мрачности можно было сравнить только с выражением его лица. – Дела обстоят хуже, чем мне показалось вначале. Но, – тут же добавил он, когда сдавленный крик отчаяния сорвался с моих губ, – положение не безнадежно. Сейчас ваша жена спокойно отдыхает. Неизбежной угрозы нового приступа нет. Но она на распутье, опасном распутье. Черт возьми! Если бы только не украли мою шкатулку!
Во мгновение ока все во мне дивно преобразилось. Чувство сверхъестественного покоя овладело мной. Взволнованность спала с меня, как некий покров.
Отступив на шаг от пожилого доктора, я выпрямился во весь рост, приложил руку к сердцу и твердо и решительно заявил:
– Вы получите обратно свою шкатулку, доктор Фаррагут. Я торжественно клянусь в этом.
На следующее утро я уже сидел в экипаже, направлявшемся обратно, в Бостон.
Часть третья
ТАИНСТВЕННЫЙ КЛЮЧ
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Тревогу, которую я испытал, прощаясь с Сестричкой, смягчало одно обстоятельство: я знал, что она будет находиться под внимательнейшим присмотром не только доктора Фаррагута (который обещал навещать ее каждый день), но и всего семейства Элкоттов. Сестры заверили, что будут делать все, что в их силах, чтобы подбадривать и утешать ее во время моего отсутствия. Кроме того, Луи пообещала регулярно писать мне, осведомляя о том, как протекает выздоровление моей дорогой жены. Что до миссис Элкотт, то я свято верил в ее способности сиделки. Не считая Путаницы, я никогда не встречал женщины, которая бы так полно воплощала суть – самую душу – материнской преданности.
Хотя я горячо надеялся исполнить порученную мне миссию в кратчайшие сроки, я не мог с определенностью сказать, как долго меня не будет. Так или иначе, мое пребывание в Бостоне почти наверняка затянется на несколько дней. Поэтому сразу по прибытии в город я направился на Пинкни-стрит, к миссис Рэндалл, намереваясь вновь воспользоваться ее гостеприимством.
Не будучи заранее предупреждена о моем приезде, она, разумеется, была сильно удивлена, увидев меня на ступенях своего дома с саквояжем в руках. Впрочем, изумление ее быстро сменилось обычной любезностью. Пригласив войти, она провела меня в гостиную и усадила.
Когда сама она устроилась в кресле напротив, я не мог не заметить, насколько бледной и изможденной она выглядит, словно недавно ей пришлось пережить нечто связанное с сильным эмоциональным напряжением.
