Едва придя к подобному выводу, я подумал об эксцентричном соседе Элкоттов, Питере Ватти – изобретателе гроба-ледника, который он демонстрировал мне с такой гордостью. То, что Ватти мог быть замешан в какие-то противозаконные действия, казалось более чем вероятным. И, уж конечно, он не был человеком, внушавшим уверенность в честности. Как, может быть, помнит читатель, после нашей встречи у меня осталось вполне определенное чувство, что меня обвели вокруг пальца. Более того, смерть не просто интересовала Ватти, но превратилась для него в навязчивую идею.
С другой стороны, существовали веские причины сомневаться, что он и есть таинственный соучастник Мак-Кензи. Главная заключалась в его исключительной склонности к отшельничеству. Совершенно очевидно, что человек, связанный с анатомом, должен близко знать всех недавно скончавшихся бостонцев, включая несчастную Эльзи Болтон, чье оскверненное тело я с таким ужасом обнаружил на столе для вскрытия. Было очень и очень не похоже, что таким человеком мог оказаться Питер Ватти – настоящий анахорет, так или иначе осмеливавшийся покинуть свою ферму лишь пару раз в году.
Однако по своему опыту сыщика я знал, что преступником часто оказывается наименее подозреваемый человек. Поэтому я не мог с абсолютной уверенностью исключить Ватти из списка подозреваемых лиц. Впрочем, в данный момент я решил сосредоточить внимание на других версиях.
Я был крайне раздосадован, что из-за меня скелет затрещал костями в самый неподходящий момент, так как было ясно, что я вмешался в беседу, когда молодой человек по имени Джек вот-вот мог назвать имя сообщника Мак-Кензи. Тем не менее я узнал и кое-что важное, а именно, что человек, которого я ищу, явно знал или даже был близким другом Горация Раиса – извращенца-медика, который зарезал и искромсал свою подругу, продавщицу Лидию Бикфорд. Теперь этот факт являлся самой многообещающей ниточкой. Конечно, я не мог допросить Раиса непосредственно, так как он повесился в тюремной камере в ожидании казни. И все же существовал еще один потенциальный источник сведений о жизни Горация Раиса.
Посмотрев на часы, я увидел, что уже почти половина двенадцатого. Вытащив салфетку, я встал из-за стола и прошел в переднюю, где надел плащ, шляпу, и поспешно вышел на улицу.
Затем быстрыми шагами направился к Бостонскому музею.
Войдя в музей, я прямиком прошел к кабинету его владельца, Моисея Кимболла, и постучался. Никто не откликнулся.
Вспомнив прежний визит, когда нам с Сестричкой пришлось помаяться, прежде чем нас допустили внутрь, я постучал снова, но столь же безрезультатно. Кимболла явно не было на месте.
Стоя перед дверьми кабинета и раздумывая, где искать Кимболла, я заметил идущего по галерее профессора Роско Пауэлла – фокусника, который произвел такое впечатление на мой дорогую Сестричку своим, на первый взгляд, чудесным (хотя по сути отнюдь не сверхъестественным) «восставанием из гроба». Профессора легко было узнать не только по его мощной, коренастой фигуре и пышным бакенбардам, но и по плащу в красную полоску, а также по чрезвычайно высокому цилиндру, из которого он во время своих представлений выуживал целый бродячий зверинец мелких тварей.
Спеша перехватить профессора, я преградил ему путь и, прикоснувшись к полям шляпы, представился.
Какое-то время профессор изучал меня прищуренными глазами.
– Так вы – По? – не сразу ответил он. – Что вам угодно?
Я был настолько ошеломлен неописуемой грубостью его тона, что ненадолго лишился дара речи. Далеко не сразу, но все же придав лицу учтивое выражение, я спросил, не знает ли профессор, где я могу найти мистера Кимболла.
– В зале скульптур, – ответил профессор, продолжая разглядывать меня с нескрываемым неудовольствием. – А теперь, если вы не против…
И, обойдя меня, он направился дальше, даже для приличия не буркнув что-нибудь на прощанье.
Глядя на его удаляющуюся спину, я почувствовал крайнее замешательство. Что могло вызвать столь невежливое поведение со стороны фокусника, совершенно незнакомого человека, с которым я и виделся-то первый раз? Ответ напрашивался только один. Однажды, уже испытав на себе необычайную грубость самого Моисея Кимболла, я мог лишь предположить, что подобная невежливость процветала в его заведении, как если бы подчиненные Кимболла заразились неотесанностью своего работодателя.
Как бы то ни было, биться над разрешением этой головоломки не имело смысла. Постаравшись забыть о ней, я пошел дальше по главному коридору, по очереди заглядывая во все залы.
Довольно скоро я нашел то, что искал. Заглянув в один из сводчатых дверных проемов, я увидел похожий на пещеру зал, сплошь уставленный мраморными скульптурами на пьедесталах. Войдя, я различил высокую, несколько сутулую фигуру самого Кимболла, легко узнаваемого по разительному контрасту между угольно-черными волосами и необычайно пышной белоснежной бородой. Стоя в углу зала перед исполненной в натуральную величину гипсовой копией микельанджеловского «Умирающего гладиатора» (тактично снабженного фиговым листком), он сверху вниз взирал на курчавую девочку, которая, казалось, чем-то крайне расстроена.
С пылающими щеками, искаженным гневом лицом, стиснув кулаки, она что-то сердито говорила хозяину музея, молчавшему как рыба. Когда я подошел поближе, девочка, которой, судя по росту и фигуре, можно было дать пять, от силы шесть лет, яростно топнула ногой, круто развернулась и умчалась прочь. Пробегая мимо меня, она пробормотала слегка пришепетывающим высоким голоском:
– Вшивота вонючая, чертов сукин сын!
Услышав подобное из уст совсем еще ребенка, в котором я узнал ту самую Мари «Малышку» Геннон – прославленную юношескую исполнительницу шекспировских ролей, столь взволновавшую сестер Элкотт, – я был настолько обескуражен, что челюсть у меня отвисла и я густо покраснел. Мое замешательство, должно быть, ясно читалось на лице, поскольку, когда я подошел к Кимболлу, он высоко поднял густые черные брови и воскликнул:
– По! Что случилось?
– Я… я потрясен до глубины души, – запинаясь, произнес я. – Если я не ослышался, девочка, с которой вы только что беседовали, изъясняется самым что ни на есть площадным языком.
Реакция Кимболла на мое замечание была, мягко говоря, удивительной. Он грубо расхохотался и заявил:
– Ну, я бы на вашем месте не был так уж потрясен. Минни не такая маленькая, как вы думаете. По крайней мере, не по возрасту.
– Что вы хотите сказать? И почему называете ее Минни? Разве она не известна как юношеская актриса Мари «Малышка» Геннон?
– Да, когда она в Бостоне, – сказал Кимболл. – А вообще-то она разъезжает под своим настоящим именем. Минни Уоррен. Королева Красоты среди Лилипутов.
Прошло несколько секунд, прежде чем слова Кимболла дошли до меня в полной мере.
– Понятно, – наконец заметил я, крайне пристыженный тем, что попался на крючок столь очевидного жульничества. Мнимое пятилетнее чудо, оказывается, было отнюдь не ребенком, а скорее взрослым лилипутом. – Так все-таки сколько же лет мисс Уоррен?
