Мне сразу же пришло в голову, что Баллингер тоже мог пасть жертвой неизвестного убийцы. Как мы уже установили, последний действует, прибегая к весьма своеобразному modus operandi
[17]
, скрывая действительную картину смерти, чтобы отвлечь внимание от себя. Возможно ли, задавался я вопросом, что то же самое произошло и в случае с Баллингером? Не мог ли его тоже убить некто, кто затем инсценировал смерть как несчастный случай?
Пока я говорил, изо рта у меня вылетали причудливые и призрачные облачка пара, смешивавшиеся в морозном ночном воздухе с паром из приоткрытых губ моих молчаливых слушателей.
– Если бы мастерская Баллингера не сгорела дотла, – продолжал я, – можно было бы осмотреть помещение, где было найдено тело, и установить, не имел ли место поджог. Поскольку это исключалось, оставалось действовать единственным способом, а именно осмотреть сам труп.
При первом взгляде на обугленное тело, разумеется, не было никаких оснований сомневаться, что дагеротипист погиб от взрыва и последующего пожара. И только когда я услышал имя доктора Ладлоу Марстона, одна идея буквально ошеломила меня.
Вряд ли стоит говорить, что если Эльзи Болтон, миссис Рэндалл и Герберт Баллингер действительно были убиты одним и тем же безумцем, то этот человек, как-то связан со всеми тремя. (Я не принимаю в расчет Салли, поскольку ее смерть, как я полагаю, была, если можно так выразиться, приложением к смерти миссис Рэндалл.) Доктор Марстон, как вам прекрасно известно, был знаком с Эльзи Болтон, которая вызвалась быть добровольцем во время его представления накануне смерти. Миссис Рэндалл тоже, насколько мне известно из некоторых ее замечаний, посетила по крайней мере одно представление в Бостонском музее и, возможно, говорила с Марстоном после него, чтобы выразить свое восхищение. Что касается Баллингера, то он не только был пациентом Марстона, но и сделал его дагеротип на фронтисписе отвратительной книжонки последнего, так называемой поэмы «Денталогия».
Когда, рассказывая про опознание Баллингера, вы упомянули имя Марстона, я естественно связал его со знаменитыми демонстрациями веселящего газа. Осознав это, я немедленно понял, что закись азота – идеальный способ привести человека в бессознательное состояние и даже, если применить достаточное количество, совершить убийство. А это совсем близко к версии о том, что Баллингер был уже мертв, когда произошел взрыв, иными словами, сначала его удушили с помощью веселящего газа, а уже затем подожгли.
Конечно, был лишь единственный способ проверить мою теорию: самому вдохнуть предполагаемое содержимое легких жертвы. Неестественное состояние эйфории, которую я испытал, целиком и полностью подтвердило мою уверенность.
На протяжении речи мои спутники слушали меня как завороженные. И действительно, констебль Линч был настолько захвачен ею, что совершенно не заметил вытекшей у него из носа большой капли, которая теперь повисла на самом кончике его выдающегося обонятельного органа. Однако он тут же громко засопел, зашмыгал, а затем, утерев нос тыльной стороной перчатки, сказал:
– Постойте-ка, если я правильно вас понял, то всех этих людей убил Марстон?
– Действительно, – ответствовал я, – моих выводов достаточно, чтобы заподозрить его.
– Но какой, скажите на милость, у него мотив? – спросил коронер Тилден.
– Эта часть тайны остается неразгаданной, – сказал я. – Ответ известен только самому преступнику. А следовательно, я предлагаю немедля найти доктора Марстона, даже если придется прервать его вечернее выступление в музее мистера Кимболла.
– Его там нет, сегодня уж точно, – сказал Линч. – По четвергам музей закрыт.
– Тогда дальнейший ход нашего расследования ясен, – сказал я. – Мы должны сейчас же отправиться к доктору Марстону и молиться, чтобы он был дома.
Из разговора с мистером Кимболлом я знал, что доктор Марстон содержит частную практику на Тремонт-стрит, недалеко от Королевской часовни. Предположив, что, подобно большинству дантистов, Марстон практикует на дому, я направил кучера в тот район.
Добравшись до места, Тилден, Линч и я выбрались из экипажа и стали искать жилице Марстона. Нашу задачу чрезвычайно облегчал яркий лунный свет. Через несколько минут мы нашли дом – красивое кирпичное здание с медной табличкой возле двери, на которой были выгравированы имя дантиста и род его занятий.
С фасада дом казался нежилым – во всех окнах было темным-темно. Тем не менее когда мы обогнули его, то заметили мягкое сияние лампы, просачивавшееся сквозь задернутые занавеси высокого окна на первом этаже.
Мы вернулись к входной двери, и коронер Тилден тут же начал стучать в нее медным молотком. Никто не откликнулся, и он возобновил свои попытки, на сей раз еще более настойчиво. В последовавшей тишине он вопросительно взглянул на Линча, который после минутной паузы полез в карман и вытащил связку ключей. Перебрав их, он вставил один в замочную скважину. Мгновение – и дверь распахнулась.
– Отмычка, – шепнул мне Тилден, хотя я моментально догадался о назначении этого предмета.
Перешагнув порог, мы помедлили в неосвещенной передней и внимательно прислушались. Ни звука.
– Есть кто-нибудь? – крикнул Линч.
Ответа не последовало.
Теплый свет был виден и в коридоре, мы двинулись в направлении его и скоро оказались в маленькой, со вкусом обставленной гостиной, которая явно служила дантисту приемной. Мягкие лучи лампы приятно озаряли комнату, чье decora
[18]
полностью состояло из предметов, связанных с профессией Марстона.
Середину стола занимал исключительно тонкой работы коренной зуб, явно сделанный из лучшего лиможского фарфора, тут же стоял небольшой мраморный бюст Пьера Фошара, известного как «отец оральной хирургии», равно как и бронзовая дощечка с барельефом, изображающим Гиппократа, который вправлял греческому воину вывихнутую челюсть. На стенах были развешаны искусно выполненные гравюры в рамках, представлявшие знаковые фигуры зубоврачебного ремесла: от средневекового цирюльника, вооруженного огромными щипцами, до механической бормашины, которую изобрел Джон Гринвуд, переделав материнскую прялку. Книжные шкафы ломились от томов по стоматологии, включавших факсимильный экземпляр древнекитайского трактата «Искусство зубного знахаря», фошаровскую «Зубоврачебную хирургию» в великолепном переплете, а также трехтомник Иоссии Флэгга «Основы челюстной анатомии».
Сразу же стало ясно, что комната использовалась дантистом и для домашних дел. На кресле лежал перевернутый раскрытый том в красном сафьяновом переплете. При ближайшем рассмотрении это оказался экземпляр смехотворно неумелого и вместе с тем безмерно популярного романа Теодора С. Фэя «Норман Лесли. Современная сказка», чей огромный коммерческий успех был еще одним обескураживающим признаком безнадежной, доходящей до умопомешательства сентиментальности американских читателей. На небольшом столике рядом с креслом стояли наполовину опустошенный стакан молока и тарелочка, на которой лежал недоеденный сырный сандвич.
