– Какой чернослив? – не понял
Мефодий.
– Там, в рюкзаке у тебя лежал. Твой
рюкзак грохнулся с пня, я стал собирать твои учебники, а там – бац! –
черносливина. Я ее и слопал. Ты как, не против?
Мефодий медленно соображал. Чернослив
какой-то! Он уже наклонился, чтобы взять следующий пень, как вдруг так и застыл
в дурацкой позе. Плод с харизматического дерева, который был в шкатулке! Утром
перед школой он спрятал шкатулку с камнем в ящик со старыми тетрадями, а плод
зачем-то сунул в рюкзак. И вот теперь он надежно покоится в животе у Бори
Грелкина. Мефодий пристально уставился на одноклассника. Никаких особых перемен
с Борей Грелкиным не произошло. Внешне это был все тот же забавный пингвин, но
уже слегка более разговорчивый и улыбчивый. Вероятно, основные магические
изменения были еще впереди.
Мефодию захотелось огреть Борю Грелкина, но
это было так же невозможно, как пинать щенка чао-чао. Боря так и излучал
добродушие. Мефодий плюнул и выкатил из подвала очередной пень…
Боря Грелкин погладил себя рукой по животику и
произнес несколько трескучих фраз, вдохновляющих на труд. Его обычная
слежавшаяся грязно-белая аура быстро сгущалась и насыщалась цветом, невольно
притягивая и заряжая тех, чьи энергетические контуры были слабее. Но Мефодию
это было по барабану. Энергетические контуры у него были сильные, а в его
ближайших планах маячили еще одиннадцать пней.
Глава 3
Дом с видом на мрак
День и вечер прошли бездарно, что было,
впрочем, вполне в духе их семейства. Эдя Хаврон торчал дома и, пыхтя, поднимал
на бицепс штангу, в паузах не забывая называть Мефодия дохляком и доходягой. От
здоровенного потного тела Эди Хаврона пахло конюшней.
– Я в твои годы… кххх… не в пример тем,
которые… дурак, короче, ты! – подытожил он, опуская штангу так решительно,
что затрещали спортивные штаны.
Его сестрица Зозо Буслаева заперлась в ванной,
включила воду и разговаривала по телефону. Изредка Мефодий слышал, как мать
громко и вызывающе хохочет, заглушая даже воду. Этот хохот означал только одно:
Зозо состряпывала себе свидание с очередным недопонятым женщинами экземпляром.
Мефодий уже сейчас, заранее, готов был поклясться, что это какой-нибудь
пересыпанный нафталином болван. Он определял это по напряженному хохоту Зозо,
который раздавался вдвое чаще, чем обычно. Чутье подсказывало Мефодию, что
собеседник надоел матери до чертиков и она мысленно уже записала его в
неликвиды.
Мефодий привычно терпел и хохот, и комментарии
Эди. Его терпение истощилось лишь тогда, когда Хаврон брякнул:
– Слушай, я понимаю, что ты делаешь
уроки! Но не мог бы ты писать помельче, чтобы чернила из ручки измазюкивались
не так быстро?
– Хорошо! – послушно сказал Мефодий
и тридцать раз мелко написал на последней странице тетради: «Эдя – жирный
бегемот, отстой в квадрате!» – Вот так? – спросил он, показывая тетрадь.
– Умница! В самый раз! – одобрил
Эдя. Мефодий понял, что он ничего не прочитал и вообще отвлекся уже от своих
экономических грез.
«Ха-ха-ха! Вы такой милый! Мне кажется, я знаю
вас сто лет! Нет, двести лет! Ха-ха! Конечно, я не имею в виду, что вы такой
старый! Для мужчины главное душа… Что вы сказали, простите, главное? Ах, какой
вы комик! Просто Петросян Хазанович Задорнов!» – заливалась Зозо из ванной и
страдальчески хохотала.
Мефодий провел длинную жирную черту и сунул
тетрадь в ящик. Эта бредовая парочка ему осточертела. Он ощущал, что готов
распахнуть окно и прямо с подоконника шагнуть на тучку. В этот момент он понял,
что обязательно начертит сегодня на ковре ту самую руну со дна шкатулки. Будь
что будет, но оставаться здесь дольше он уже просто не может.
Мефодий вспомнил о трех лопатах праха, которые
останутся от него, если он неправильно начертит руну, но даже это показалось
вдруг неважным. Или он станет магом и удерет отсюда, или пусть его собирают с
ковра.
* * *
Настоящие швейцарские часы китайского
производства немузыкально и жалко пискнули, изображая полночь. Мефодий,
привстав на локтях, терпеливо дождался, пока они закончат терзать батарейку.
Эдуард Хаврон не так давно пополоскался в душе и куда-то убежал. Не исключено,
что даже и на работу. До утра он точно не появится. Зозо Буслаева металась на
узком диванчике. Даже во сне у нее был несчастный вид. Утром ей предстояло
встать ни свет ни заря и бежать пять километров, дразня вышедших на прогулку
песиков и перепрыгивая через лужи.
С новым поклонником, очеркистом Басевичем из
газеты «Вчерашняя правда», она познакомилась на выставке автомобильных
покрышек, где творческая личность задумчиво ковыряла ногтем шину «Матадор», смутно
надеясь наскрести тему для новой статьи. Кроме работы, Басевич оказался
помешанным на здоровье. Ел он только свеклу, вареный лук, капусту и проросшее
пшено. Иногда пару огурцов и персик. И больше ничего.
«Женщина, которая не выпивает натощак стакана
сырой воды, для меня не существует!» – заявил он Зозо в первые пять минут
знакомства. Умная Зозо немедленно заверила его, что пьет сырую воду не только
натощак, но и вместо обеда, а больше свеклы любит только вареный лук. Сама того
не подозревая, она попала в десятку. На фоне общей любви к вареному луку их
сердца устремились навстречу друг другу. К тому же встающая не раньше полудня
Зозо, к радости Басевича, оказалась любительницей раннего бега.
Басевич немедленно пришел в радостное
возбуждение и, пока многоопытная Зозо размышляла, какой черт потянул ее за
язык, заявил ей, что он впервые за свои три неудачных брака видит не
легкомысленную самку, укушенную бешеной собакой приобретательства, а настоящую
мудрую женщину.
В общем, роман бурно развивался и был прерван
на двое суток только неудавшимся опытом с боровом. К счастью, любитель
проросшего пшена ни о чем не узнал. Примерно в то же время он обжег себе
голосовые связки, полоская горло йодом, и двое суток не мог говорить по
телефону, а только хрипел.
Но даже и в этом состоянии у него хватило сил
накануне вечером позвонить Зозо и прохрипеть, что он завтра в шесть часов утра
приезжает на метро, чтобы побегать трусцой под окнами у любимой женщины. Зозо
пришлось срочно раскапывать на антресолях спортивный костюм и забирать у
Мефодия его кроссовки. Размер ноги у них, по счастью, совпадал.
Мефодий вытащил шкатулку и осторожно открыл
ее. Дно шкатулки было залито мертвенным светом. Прозрачный камень полыхал в
темноте. Туман внутри вытягивался и пытался сложиться в руну – в такую же, что
была изображена на дне. Руна внезапно показалась Мефодию на редкость
безобразной. Она была похожа на раздавленного жука, разбросавшего во все
стороны полусогнутые лапы. Центр представлял собой окружность.
«Пора!» – подумал Мефодий.
