А внешне… внешне, пожалуй, не без изюминки.
Сколотый на треть край переднего зуба, длинные русые волосы, схваченные сзади в
хвост. Уникальность этих волос состоит в том, что Мефодия не стригли ни разу с
момента рождения. Вначале этого не делала сама Зозо, потому что ребенок
брыкался, отбивался и кричал как резаный, а затем подросший Мефодий стал утверждать,
что ему больно, когда ножницы касаются волос. Было ли это правдой или нет, Зозо
не знала, но однажды, лет пять назад, когда она попыталась выстричь прилипший к
волосам сына кусок пластилина, то увидела на ножницах кровь, неизвестно откуда
взявшуюся.
Зозо Буслаева панически боялась вида крови.
Это осталось у нее с детства, когда, порезав кухонным ножом руку, она решила,
что истекает кровью. Родителей дома не было. Растерявшаяся Зойка забилась в
шкаф и, скуля от ужаса, переживая в своем воображении сотни агоний, просидела
там полтора часа, пока не вернулась мать и не распахнула всхлипывающую дверцу.
Порез оказался пустячным, однако ужас никуда не ушел и, один раз поселившись,
устроился на постоянное жительство. Вот и тогда, пытаясь отстричь Мефодию прядь
с пластилином, Зозо услышала тот ужасный гулкий и настойчивый звук, который
бывает, когда что-то капает на линолеум. Зажмурившись, она стояла посреди кухни
и ощущала, как кровь заливает ей шерстяные носки. Когда, переборов себя, Зозо
все же открыла глаза – ножницы были совершенно сухими, если не считать
маленького бурого пятнышка.
Кроме волос, было в Мефодии еще нечто, что
никак не вписывалось в схему, именуемую «двенадцатилетний подросток». И это
были глаза. Раскосые, не совсем симметричные и совершенно неопределенного
цвета. Кто-то считал, что они серые, кто-то – что зеленые, кто-то – что черные,
а пару человек готовы были под присягой поклясться, что они голубые. В
действительности же цвет их менялся в зависимости от освещения и настроения
самого Мефодия.
Порой, особенно когда сын начинал злиться или
бывал чем-то взволнован, Зозо – если ей случалось оказаться рядом – ощущала
странное головокружение и слабость. Ей чудилось, что она бесконечно опускается
на лифте в черную узкую шахту. Она почти наяву видела этот лифт с тусклыми
лампами, плоскими железными кнопками и жирной надписью маркером: «Добро
пожаловать во мрак!» Видела и все никак не могла стряхнуть наваждение.
Самое большое потрясение она испытала, когда
Мефодий был еще ребенком. Тогда его сильно напугала собака. Это была глупая
овчарка, которая обожала молча, даже без рычания, бросаться на людей и, не
кусая, сшибать их лапами. На некоторое время овчарка нависала над человеком,
сея ужас и наслаждаясь произведенным эффектом, а после убегала. Однако
трехлетний Мефодий этого не знал. В его представлении пес напал всерьез.
Растерявшаяся Зозо даже не услышала, как Мефодий закричал. Она только поняла,
что ее сын крикнул и впился в собаку взглядом. Овчарка добежала до Мефодия,
сбила его с ног, а затем вдруг сама с какой-то нелепой комичностью опрокинулась
на бок да так и осталась лежать, с ниткой слюны, поблескивающей на клыках. Как
потом говорили во дворе, у овчарки неожиданно случился разрыв сердца.
Зозо после долго не могла прийти в себя. Она
не в состоянии была забыть темное пламя, вспыхнувшее на миг в глазах у сына.
Это было нечто, что невозможно описать, чему не подходят банальные слова, вроде
«свечение», «языки пламени», «огненные струи» и так далее. Просто в зрачке
появилось нечто, о чем даже она, мать, не могла вспоминать без содрогания.
Но в конце концов Зозо выбросила все из
головы. На свое счастье, она была особой легкомысленной. Она постоянно пыталась
устроить свою личную жизнь, и это отнимало у нее все время и все силы. Мефодий
знал только, что вначале был папа Игорь. Потом жизнь скатала папу Игоря в
коврик и куда-то его утащила. Теперь он появлялся раз в два-три года, лысеющий,
побитый молью и судьбой, приносил букетик в три гвоздики жене и китайский
пистолет сыну и хвалился, что у него все хорошо. Новая жена и фирма,
занимающаяся ремонтом стиральных машин. Однако Эдя Хаврон, все про всех
знавший, утверждал, что дела у папы Игоря идут не блестяще и ремонтом
стиральных машин занимается не его фирма, а он сам. Иногда же Эдя Хаврон клеймил
господина Буслаева-старшего нехорошим словом «пэ-бэ-о-юл недоделанный».
После папы Игоря в судьбе Зозо и Мефодия были
дядя Леша, дядя Толя и дядя Иннокентий Маркович. Дядя Иннокентий Маркович
задержался надолго, почти на два года, и доставал Мефодия своими придирками.
Заставлял вешать брюки по стрелочке, самого стирать носки и называть его по
имени-отчеству. Потом дядя Маркович куда-то испарился, а остальных дядей
Мефодий уже не запоминал, чтобы сильно не перегружать свою юную память.
«Забьешь клетки башки всякой ерундой, а потом
на уроки места не хватит!» – рассуждал он.
Зозо Буслаева почесала лоб. Она смутно
ощущала, что случившееся нельзя оставлять так просто. То, что Мефодий залез в
кошелек к Эде, крайне серьезно. Она, как мать и как женщина, должна теперь
замутить что-нибудь педагогическое в духе того, что завещал мудрый Макаренко.
Наказать, что ли, или, во всяком случае, быть строгой. Вот только беда, Зозо не
совсем представляла, как это быть строгой. Она и сама по жизни была
разгильдяйкой.
– Гм… Сын, я хочу поговорить с тобой! Ты
не будешь больше брать у Эди деньги? – спросила она.
– Знаешь, сколько я у него взял? Десять
рублей и еще пятьдесят копеек! Мне не хватало, чтобы доехать до школы на
маршрутке. На автобусе я не успевал, потому что проспал, – неохотно сказал
Мефодий.
– А почему у меня не попросил?
– Тебя не было. Ты знакомилась с тем
немцем, который оказался турком и назначил тебе свидание в восемь утра в
метро, – сказал Мефодий.
Зозо слегка покраснела:
– Не смей так говорить с матерью! Я сама
так захотела!.. А словами у Эди нельзя было попросить? Разве бы он не дал?
Мефодий хмыкнул:
– У нашего Эди? Словами? У него кирпичом
надо просить, а не словами. Он бы тысячу лекций прочитал. Типа: «Я сам вкалывал
с семи лет в поте физиономии, и никто мне ничего не давал. А тебе уже почти
тринадцать, а ты бездельник, даун и дурак. Тайком куришь и вообще иди пожуй
хлебушек».
Зозо Буслаева вздохнула и сдалась. Ее братец,
действительно, рано начал проявлять деловую смекалку. В семь не в семь, а в
семнадцать лет он уже торговал на Воробьевых горах матрешками и буденновками,
за что его не раз били нехорошие конкуренты. Правда, вскоре Эде надоело торчать
под открытым небом, ловя насморки и ветры. Пролежав три недели на обследовании
в психушке, он откосил от армии и устроился в ресторан. Его широкие плечи и
страстный взгляд патентованного шизофреника, коронованного соответствующим
билетом, рождали у посетительниц «Дамских пальчиков» нездоровый аппетит и
желание повторить двойной кофе с ликером.
– Меф! – подытожила Зозо. –
Возможно, ты прав и Эдя зануда, но обещай мне, что никогда больше…
