– Никогда так никогда! Буду ездить в
школу на выхлопной трубе у маршрутки! – пообещал Мефодий.
Зозо вздохнула и пошла было на кухню, но
внезапно какая-то запоздалая мысль нагнала ее и легонько толкнула в спину. Зозо
остановилась.
– Сынуля, сегодня вечером ко мне в гости
заскочит один… э-э… человек… Ты не хотел бы куда-нибудь сходить? Например, к
Ире, – предложила она с видом кошки, которая роется лапкой в ванночке с
песком.
– И не болтаться под ногами? –
понимающе уточнил Мефодий.
Зозо задумалась. Когда борешься за свою судьбу
и пытаешься устроить жизнь, двенадцатилетний сын – это уже компромат почище
паспорта.
– Что-то вроде того. Не торчать в кухне,
не булькать в ванной, не заходить каждую минуту за всякой ерундой и не
болтаться под ногами. Вот именно! – решительно повторила Зозо.
Мефодий задумался, прикидывая, что можно
выторговать под это дело.
– А как насчет моего огромного желания
делать уроки? Скоро конец четверти. Я официально предупреждаю, что нахватаю
вагон годовых троек, – заявил он.
Вообще-то он их уже нахватал, но теперь
появился прекрасный случай найти другого виноватого. Упускать его был бы грех.
– Это наглый шантаж! Может, ты сделаешь
уроки сейчас? До вечера еще полно времени, – беспомощно сказала Зозо.
Мефодию почудилось на миг, что он увидел
слабое сиреневое свечение, которое Зозо выбросила в пространство. Бледнея,
свечение стало распространяться к границе комнаты, как капля краски на мокрой
бумаге. Мефодий привычно, не отдавая себе отчета в том, что делает, впитал его,
как губка, и понял: мать сдалась.
– Нет. Сейчас у меня нет вдохновения
делать уроки. Мой звездный час наступает именно вечером. Днем я не в
теме, – сказал Мефодий.
Самое смешное, что это было правдой. Чем ближе
к ночи, тем четче начинал работать его мозг. Зрение становилось острее, а
желание спать, столь сильное утром на первых уроках и днем, исчезало вовсе.
Порой он жалел, что занятия в школе начинаются не с закатом и идут не до
рассвета. Зато утром он бывал обычно вял, соображал плохо, а ходил вообще на
автопилоте.
Без десяти восемь Зозо решительно выпроводила
Мефодия из квартиры.
– Иди к Ирке и сиди у нее! Я тебе
позвоню, когда дядя уйдет! – сказала она, целуя его в щеку.
– Ага. Ну все, пока! – сказал
Мефодий. Он уже мысленно ушел.
– Я тебя люблю! – крикнула Зозо и,
захлопнув дверь, кинулась приводить себя в порядок. Она была сосредоточенна,
как полководец перед главной в жизни битвой. За следующие десять минут ей
предстояло помолодеть на десять лет.
Мефодий некоторое время бесцельно потолкался
на площадке, а затем вызвал лифт и спустился. Выходя из подъезда, он увидел,
как из припаркованного у дома автомобиля выбирается неприятный экземпляр
мужского пола с большим букетом роз и бутылкой шампанского, которую он держал с
той осторожностью, с какой ополченец подает к орудию снаряд. Хотя теоретически
тип мог идти в гости в другую квартиру, Мефодий мгновенно сообразил, что это
новый поклонник Зозо. Это не было даже предположением. Просто он знал это, и
все. Знал на все сто процентов, как если бы на лбу у мужчины была табличка: «Я
иду к Зозо! Я ее типаж!» Приземистый, с сизой щетиной, двойным подбородком и
почти без шеи, новый дядя походил на кабанчика, по недоразумению или в
результате генетического сбоя родившегося человеком.
Мефодий застыл, разглядывая его. Он даже не
сообразил отойти от двери подъезда.
– Чё встал? Не торчи тут, парень!
Брысь! – сказал экземпляр мужского пола, сделав тщетную попытку обойти
Мефодия с фланга.
– Это вы мне? – с ненавистью спросил
Мефодий.
– Тебе. А теперь пошел отсюда!
Отвали! – рявкнул экземпляр и, бесцеремонно оттолкнув Мефодия, протиснулся
в подъезд, дверь которого еще не успела закрыться.
Мефодий спокойно проводил его взглядом. Потом
отыскал ржавый гвоздь, подошел к автомобилю, огляделся и тщательно вставил его
кончик в протектор задней шины с тем расчетом, что, когда машина тронется,
гвоздь войдет глубже и проткнет ее. Некоторое время Мефодий созерцал свою
работу, испытывая чувство творческого неудовлетворения. Одного гвоздя ему
показалось мало. Он нашел донышко от бутылки и поселил его под передней правой
шиной, а на выхлопную трубу надел шарик, прикрутив его проволокой. Жаль, его не
окажется рядом, когда шарик начнет раздуваться, а потом лопнет. Ну да ничего –
пусть кто-нибудь другой насладится этим зрелищем.
– Это ты не болтайся у меня под ногами!
Понял? – сказал Мефодий, обращаясь к машине.
Он не испытывал ни малейших угрызений совести.
Никто не просил этого заплывшего жиром борова приезжать к его матери с веником
роз.
* * *
Северный бульвар медленно погружался в объятия
вечера. Его каменные бока окутывались тенями, а угловой дом загадочно смялся и
отодвинулся вглубь. Пропорции шалили. Внезапный порыв ветра хлестнул Мефодия по
лицу смятой газетой. За газетой, азартно подпрыгивая и пытаясь догнать,
прокатилась пустая пивная банка. Почему-то это простое событие показалось
Мефодию страшно важным.
«Если первой на дорогу выкатится банка, мать
прогонит этого типа!» – быстро загадал он, кидаясь за ними следом. Но, увы… первой
на проезжую часть вырвалась и тотчас же попала под грузовик газета. Банка
выкатилась за ней следом и разделила ее трагическую судьбу.
– Свинство! Не прогонит! Разве что сам
упрется! – буркнул Мефодий.
Он с таким раздражением уставился на газету,
что… нет, разумеется, ему это только померещилось. Газета не могла вспыхнуть
без всякого повода. К тому же ее сразу умчал ветер, так что ни о чем нельзя
было говорить наверняка.
Мефодий выбросил всю эту ерунду из головы. Он
перебежал дорогу, перемахнул через чугунное ограждение бульвара и направился к
Ирке.
Ирка была его хорошим другом, именно другом.
Слово «подруга» рождает у нездоровых людей нездоровые ассоциации, слова же
«знакомая» или «приятельница» отдают чем-то тухлым. Так говорят о тех, в ком не
уверены. Ирка же была другом, причем с большой буквы.
Ирка жила в соседнем доме, и к ней можно было
заявиться – что особенно, согласитесь, ценно – в любое время суток и без
звонка. Даже часов в двенадцать ночи, поскольку жила Ирка на втором этаже, а
жильцы первого были так любезны, что отгородились от мира очень удобной
фигурной решеткой.
Бабушка Ирки не чинила никаких препятствий.
Она так обожала ее, что для нее каждое желание внучки было даже не законом, а
приказом по подразделению. Родители же… Но об этом чуть ниже.
