— Расплатился наличными? — переспросил Люченс. — Вы правы, это странно. Едва ли бабушка выдала ему задаток в счет наследства Аллана! Но то, что он, по вашим словам, сам не свой от страха, объяснить легко. Вам не приходило в голову, что если события и дальше будут развиваться в том же духе и это дело не его рук, то теперь настал его черед.
Эбб содрогнулся.
— Его или юного Джона. Вы забыли о юном Джоне.
— Я о нем не забыл, — сказал Люченс странным тоном. — Кстати, о юном Джоне. Мне удалось решить по крайней мере одну из ваших проблем, ту, насчет четырех сортов табака в комнате Артура. Окурок турецкой сигареты оставил в пепельнице юный Джон.
Эбб так и подскочил.
— Откуда вы знаете?
— По чистой случайности. Я не охотник сплетничать, но, думаю, в этом деле вы должны знать все, что знаю я, ведь вы первый напали на след. Но предостерегаю вас: не делайте поспешных выводов из моего рассказа.
И он сообщил Эббу о свидании на открытом воздухе, невольным свидетелем которого стал. Поэт уставился на Люченса во все глаза.
— И вы советуете мне не преувеличивать значение этого обстоятельства! Насколько я понимаю, это разгадка того, что произошло в тот первый вечер, когда умер Артур.
— Каким образом? Объясните!
— Но это же ясно как день, — начал Эбб. — У нас имеются четыре окурка, которые доказывают, что в тот вечер в комнате Артура было по крайней мере четверо. Он курил американские сигареты, Аллан — гаванские сигары, а девушка — сигареты «капораль». А вы говорите, что турецкие сигареты курил юный Джон. Поскольку Артур и Аллан теперь не в счет, ясно, что у девушки и юного Джона было…
— Что было? — подзадорил его доцент.
— Было… было… Черт возьми, вы же знаете не хуже меня, что кто-то из обитателей виллы раздобыл пакет с медикаментами парижской фирмы «Пулан».
— Это мы узнали благодаря вам, — подтвердил Люченс. — Но у нас нет никакого представления о содержимом пакета, хотя, может быть, удастся это узнать. Позавчера я послал заказное письмо в фирму и просил сообщить, что за пакет со штампом фирмы был отправлен в Ментону между восемнадцатым февраля и четвертым марта.
Эбб удивленно уставился на него.
— Откуда вы взяли эти сроки? Как вы можете хотя бы приблизительно указать дату, когда был отправлен пакет?
— Я могу это сделать с помощью двух простейших, но неоспоримых фактов, — улыбнулся доцент. — Во-первых, почтовые отправления из Парижа в Ментону идут два дня. Во-вторых, сроки роста цинерарий помогают определить даты почти с такой же точностью, как солнечные часы, или жидкость в стакане грога нашего друга Трепки. Тот, кто выбросил обертку, не хотел, чтобы ее видели. Иными словами, в это время листья цинерарий должны были покрывать землю. С помощью некоторых ботанических изысканий я установил, что это могло случиться не раньше двадцатого февраля. А вы помните, что первая смерть произошла шестого марта. Стало быть, вам понятно, каким образом я определил искомый отрезок времени.
В льдисто-голубых глазах поэта выразилось такое почтение, что доцент стал смущенно протирать стекла своих очков.
— Значит, это грог Трепки навел вас на мысль о таком расчете?
— Да, но давайте придерживаться нашей главной темы. В Ментону в указанное время пришел пакет, содержавший, как мы предполагаем, опасный лекарственный препарат. Мы предполагаем также, что мадемуазель Жаннина и юный Джон в тот роковой вечер побывали в комнате Артура и что они состояли в сговоре. Поскольку они влюблены друг в друга, последнее допустить нетрудно. Но каким образом они могли отравить Артура? Если вы немного подумаете, то сразу наткнетесь на непреодолимые противоречия. Насилие исключено, да и хитрость тоже, принимая во внимание, что в комнате напитков не распивали. Нет, я построил собственную теорию насчет того, что произошло в тот вечер. Я уловил несколько слов, которыми обменялись Артур и юный Джон, когда мы откланивались после нашего первого визита. Джон требовал какого-то объяснения от Артура, а тот ответил: «Позже!» Мы ведь знаем, что Джон был верным помощником Артура в политической пропаганде и едва ли не боготворил его как героя. Я думаю, могло произойти нечто такое, что открыло глаза юному Джону на бреши в броне его героя. Может, он понял, что политический запал Артура был вызван не столько убеждениями, сколько желанием пофлиртовать с мадемуазель Жанниной… Джон явился в комнату Артура, чтобы потребовать обещанного объяснения, но застал там Жаннину, о том, что она там была, свидетельствуют следы на клумбе. Между молодыми людьми произошло объяснение, а тут появился Аллан, который, вероятно, собирался напрямик высказать брату свое отношение к расклеиванию плакатов. Но, увидев «гордость семьи», юного Джона, в обществе коммунистки из окружения Артура, он вышел из себя и, отбросив сигару, помчался в кафе, где обычно любил сидеть Артур, высказал ему в лицо все, что о нем думал, и возвратился домой. Молодая парочка исчезла, остались только окурки в пепельнице. Артур тоже вернулся домой, и наутро в комнате нашли четыре различных окурка и труп салонного левого буржуа.
— Великолепно! — воскликнул поэт, который слушал широко раскрыв глаза. — Но по-моему, вы забыли одно: почему в комнате нашли мертвого салонного левого буржуа, а не живого!
— Вы ошибаетесь, — возразил Люченс, — я отнюдь не забыл об этом.
— И вы сможете мне объяснить почему?
— Я надеюсь сделать это послезавтра.
— Ну и ну! Да вы, оказывается, прирожденный мастер сыска! — В восхищении Кристиана сквозила неприкрытая ирония.
— О нет! Я не притязаю на лавры лорда Питера или отца Брауна. Я — ученый, и мне представился случай довольно неожиданным образом применить мои профессиональные знания. И вдобавок расширить мои знания в той области, которую, по словам нашего друга Трепки, он изучил с истинно скандинавской доскональностью.
— Вы о Наполеоне на острове Святой Елены? Я бы и вправду посмеялся от души, если бы вы утерли Трепке нос в этом вопросе! Но не откроете ли мне, что дало толчок вашей теории относительно смерти Артура?
— Охотно, — сказал, улыбаясь, доцент, — это были два слова, сказанные Трепкой о бюсте на вашем письменном столе — о боге благоденствия! Только не говорите это банкиру. А то я погибну под градом его сарказмов!
Эбб смотрел на своего шведского коллегу взглядом, который ясно говорил, что он уверен: над ним подшутили. В это мгновение дверь открылась, пропуская в столовую датского представителя детективного клуба. В руке он держал письмо, и вид у него был самый что ни на есть банкирский.
— Я только что получил это послание, — сказал он.
В письме с виллы Лонгвуд престарелая миссис Ванлоо выражала благодарность за внимание, оказанное ее семье в связи с последней горестной утратой. «Мне следовало бы лично поблагодарить Вас, но здоровье мое пошатнулось, и я буду рада, если вместо этого Вы и Ваши друзья найдете время посетить меня послезавтра! Поскольку руины лучше выглядят при вечернем освещении, я прошу Вас прийти в тот же час, что и в прошлый раз. Как видите, мой друг, женщина никогда не может отказаться от кокетства».
