Герр Бинцер из Франкфурта не имел воспитания, но имел большую, неутолимую жажду денег; где мог, он действовал расчетливо-нахально; нахально, но осторожно — если чувствовал, что сила не на его стороне, а если уж он намечал себе цель, то шел к ней с упрямством, которому позавидовал бы любой осел. Излишне уточнять, что цель герра Бинцера всегда исчислялась в цифрах. То обстоятельство, что зачастую она была труднодостижима, как уже говорилось, не пугало герра Бинцера; а то, что иногда эта цель могла быть достигнута лишь весьма сомнительными средствами, не вносило раздор в его душу; герр Бинцер отказывался от доходного дела лишь в том случае, если шансы против были так велики, что он со всей определенностью рисковал потерять деньги.
Суббота, тринадцатое февраля, день, когда состоялась аудиенция у дона Рамона, началась плохо; и первым это вынужден был признать сам герр Бинцер. Нельзя сказать, чтобы он часто жалел о содеянном, если при этом не терял в деньгах, а потому нельзя утверждать, что он жалел о разговоре с великим герцогом; но он должен был с холодной злобой признать, что сейчас он повержен — и очень чувствительно, что удостоверяли разные части его тела. Но точно так же, как он не жалел о состоявшейся аудиенции, он ни на минуту не допускал мысли, потерпев поражение, отказаться от своих планов. Пунта-Эрмоса была его открытием, большим открытием, даже исключительным — если чутье его не подводило. Пробы, которые он взял, показали, что сера здесь первоклассная и вместе с тем — простой доступ к сырью; рабочая сила на Менорке так дешева, что о лучшем нельзя и мечтать, и вдобавок прекрасное местоположение: никаких расходов на железнодорожные перевозки, в пределах досягаемости — дюжины грузовых линий. Одним словом, на этой сделке можно было заработать сотни тысяч марок — колоссальная сделка, которую можно было заключить, заплатив жалкие триста тысяч песет! Дойдя до этой мысли, герр Бинцер начал осыпать дона Рамона грубейшими проклятиями. Хитрец! Мошенник! Лицемерный дьявол! Дать благородное слово, выманить, вырвать у него заветную тайну, а потом отказать под таким идиотским предлогом, как забота о здоровье рабочих! И отказать в такой форме, что теперь лицо герра Бинцера раздуло вдвое! А-а, погодите-погодите, он, конечно, сделал это неспроста! Verflucht noch mal, он заплатит за это, принц-оборванец! Он еще наплачется, если попытается добыть деньги другим путем — а он, конечно, именно так и собирается сделать; он будет рад и десяти процентам! Десяти! А герр Бинцер предложил ему двадцать пять! При том что герр Бинцер сам обнаружил месторождение! Но разве сыщешь в этой стране закон и справедливость? Будь они в Гер… Однако даже если чертов принц добудет капитал у других и будет получать всего десять процентов, то герр Бинцер не получит вообще ничего! Ничего! И это он, который… При мысли об этом герр Бинцер несколько раз едва не задохнулся от злобы; домой, в отель «Универсаль» он долетел вприпрыжку, но при этом не вполне потерял голову. Когда он добрался до Пласуэла де Сан Кристобаль, его разум снова был холоден, хотя уши и щеки еще пылали; до лучших времен он прогнал мысль о поражении и мести, сосредоточившись лишь на одном: как заполучить Пунта-Эрмоса.
Приходилось признать, что задачу ему предстояло решить трудную. Менорка со всем, что на ней находилось, принадлежала дону Рамону или его кредиторам: без их согласия даже воробей не мог опуститься на эту землю. Пунта-Эрмоса принадлежала старому дураку Пакено, но тот уже ясно сказал, что скорее спалит ее, чем продаст герру Бинцеру. И все же если герр Бинцер решил, то он ее получит, чего бы это ни стоило, однако… Однако сейчас (пока герра Бинцера не выдворили с острова) он был на территории государства, где вся власть принадлежала тирану. На Менорке герр Бинцер был совершенно бесправен — в Германии, впрочем, тоже… А времени у него не было: наверняка завтра его высочество уже начнет переговоры с фирмами-ростовщиками, чтобы приступить к разработке месторождений. Черт бы его подрал! Пока великий герцог правит Меноркой, перспективы у герра Бинцера плохи! Чертов… Но тут немец вздрогнул и не закончил ругательства, потому что напал на мысль, которую искал! Ему не видать Пунта-Эрмоса, пока на острове правит дон Рамон; тогда что остается герру Бинцеру? Если он действительно готов заполучить Пунта-Эрмоса любой ценой?
Сделать так, чтобы дон Рамон перестал править на острове.
Иными словами, устроить небольшую революцию.
Как мы старались показать, на своем веку герру Бинцеру пришлось пережить немало бурь; не обошлось и без маленьких революций. В государствах Центральной Америки, где подобные события происходят раз в несколько лет, это более или менее обычное дело: революции — естественное средство, к которому прибегают, когда ничего другого не остается. Герр Бинцер достаточно долго прожил в упомянутой части света, чтобы усвоить распространенные там взгляды; и хотя поначалу мысль, что теперь он находится в Европе, несколько пугала его, ему потребовалось немного времени, чтобы вспомнить опыт Португалии и Турции. Разве кто-то вмешался, когда началась расправа над их правителями? Если память не изменяет герру Бинцеру — нет; и разве не справедливо предположить, что с тем же успехом можно будет провернуть дело на маленькой Менорке?
Недвусмысленно ответив на этот вопрос энергичным ругательством, герр Бинцер вошел в гостиницу. Пообедав, он ушел в свою комнату и, проведя полчаса в одиночестве и раздумьях, пригласил к себе сеньора Луиса Эрнандеса.
Сеньору Луису было двадцать семь лет, и он был сыном Порфирио Эрнандеса, владельца «Универсаля»; однако вряд ли отыщется сын, который бы так не походил на своего отца. Старик Порфирио держал гостиницу уже тридцать лет, он был флегматичен и происходил из древнего меноркского рода; за свои шестьдесят лет он привык к тому, что каждый день солнце всходит на безоблачном небе, ветер играет листьями пальм, а народом правят Рамиросы, обходясь с ним мягко, но обременяя тяжелыми налогами. Одно представлялось ему таким же естественным, как другое, и мысль, что в заведенном порядке может произойти хоть какое-то изменение, никогда не приходила ему в голову. Жизнь текла однообразно, доходы были малы, но, пока никто не заставлял его надрываться на работе и пока он не голодал, такая жизнь его устраивала. Будучи приверженцем подобной жизненной философии, которую он, впрочем, никогда бы не смог для себя сформулировать, старик Порфирио взирал на своего сына Луиса, названного в честь великого герцога, в правление которого он родился, с чувством, близким к отеческой тревоге. По меноркским меркам, юность Луиса была бурной. Он всем был недоволен. Менорка обнищала и погрузилась в дремоту. Денег не было — всё забирали налоги. При подобном положении дел гостиничный бизнес не имел никаких перспектив, а другого занятия для деятельного человека здесь не находилось. А Луис — как ни удивительно — был очень деятельным человеком, что иногда заставляло сеньора Порфирио усомниться в супружеской верности почтенной сеньоры Эрнандес. Разбогатеть — вот о чем мечтал Луис день и ночь. Только старость Порфирио удерживала его от того, чтобы отправиться в Америку; старик вот-вот мог умереть, и Луис опасался, что, не оказавшись на месте вовремя, упустит наследство — вот почему он оставался на Менорке и довольствовался тем, что вынашивал грандиозные планы. Он нашел себе единомышленников, и они стали устраивать тайные сходки, на которых проклинали родной остров и тратили время в пустых мечтаниях о том, как им заполучить власть и богатство. Похоже, континентальный ветер наконец принес бациллы недовольства и на Менорку.
