— Вы делаете мне больно, — голос индейца затухал.
Два кровавых пятна медленно расплывались на холщовой рубашке в том месте, где виднелись две малюсенькие прорези от штыка, неровные струйки бежали из-под полы по слегка оголившемуся животу и собирались в тёмную лужицу на пыльной земле. Она ширилась и растекалась, и когда тело смертельно раненного индейца перенесли в помещение гауптвахты, в кровавом озерце, как в чёрном зеркале, появились курчавые облака на холодном вечереющем небе и зависшая высокая тень орла. Среди облаков обеспокоенно заметался ветер, и в его стоне послышалась едва уловимая песня о славном воине, для которого настали худые времена и глаза которого застлала смерть.
— Расступитесь, дайте дорогу врачу!
Возле казарм труба как ни в чём не бывало пропела “отбой”, но её медный голос прозвучал будто из другого мира.
Бак прислонился к стене и медленно, чувствуя уплывающие силы, опустился на корточки…
В чём-то провинились индейцы перед Создателем Жизни, за что-то наказывал их Великий Творец. Он шаг за шагом лишал их привычного уклада, одного за другим вырывал из рядов лучших людей, каплю за каплей лишал их надежды…
Когда в форт Робинсон за телом Неистовой Лошади прибыли убитые горем старики-родители, висела мучительная тишина. Отец оставался возле медленно умирающего сына всю ночь. Рядом сидел, безвольно повесив голову, Коснись Туч. Столпившиеся возле барака индейцы, сдерживая дыхание, напряжённо прислушивались к тому, что происходило внутри. И вдруг до них донёсся голос Неистовой Лошади, негромко, с большими паузами затянувший свою песню смерти. И тогда над собравшимися снаружи Лакотами пронёсся мучительный, разрывающий душу стон.
Утром отец Неистовой Лошади вышел из дверей и жестом попросил друзей вынести бездыханное тело сына и уложить его на волокуши.
— Никто не узнает, где будет погребено тело моего сына, — сказал едва слышно сутулый старик, покачивая головой и длинными седыми волосами, — земля Лакотов велика. Мой сын останется жить повсюду, со всеми, а не станет покоиться в одном месте. Он был Странным-Человеком-Танцующим-Как-Неистовая-Лошадь при жизни, таким же останется он навсегда, — печально сказал индеец, глядя в мутную даль.
Его слова растворились в осеннем сумраке и опустились где-то между лесистыми холмами, похожими на множество спящих гигантских тёмных животных, опустились где-то никому не нужной и бессильной тенью. В былые времена произнесённые слова пульсировали собственной жизнью, сила струилась в них бесконечным потоком. Подобно птицам, слова срывались с губ оратора и улетали ввысь, чтобы служить всем. Теперь всё изменилось.
Ни эхом, ни тоскливым криком птицы, ни глухим рокотом в тяжелых нависших облаках не ответили Чёрные Холмы на блеск слезы, дрогнувшей в глазах старика. Страна Лакотов словно умерла, исчерпала до конца свои силы, осознав внезапно, что не сумела сберечь того единственного человека, к которому были обращены с надеждой взоры последних вольных индейцев. Лишь воздух слегка качнулся, глубоко вдыхая разлитую по земле печаль. Теперь живым оставалось лишь ожидать наступления завтрашнего дня, где их стерегла бесславная медленная кончина.
Снег (1890)
1
— Чудесные у вас места здесь…
— Оставьте, приятель, о чём вы говорите? Это давно не тот край, — лениво ответил гнусавый человек в мокрой куртёнке и свалявшейся лисьей шапке, выдавливая каждое слово с таким трудом, будто рот его был набит всякой вкуснятиной, — остались только горы, с которыми вы, слава Богу, не скоро справитесь. Всё остальное вы убили, приятель. Остались скалы, они живут вечно, как поют краснокожие, но жизни больше нет, клянусь последней парой мокасин.
Строгий господин лет тридцати сидел напротив помятого пожилого траппера и без энтузиазма слушал слова старожила. Чувствовалось, что он просто коротал время в пустом салуне, где было значительно приятнее, чем на улице под мокрым ветром. За соседним столом играли в покер «на угощение» два джентльмена в серых ворсистых костюмах, слегка забрызганных дорожной грязью.
Встряхивая гривастой головой, подобно лохматому промокшему псу, в салун ввалился крепкого сложения бородач, облачённый в старую кожаную куртку со следами многочисленных починок на рукавах. Ему было не более пятидесяти пяти, но обветренная годами кожа и сильная седина, перетекавшая пепельными разводами с висков на бороду, делали его значительно старше. Он остановился возле стойки и выпил стаканчик, после чего взял вторую порцию и подсел к трапперу.
— Как дела, Бак? — спросил траппер. Бак Эллисон неопределённо пожал плечами и опорожнил стакан. Крякнув, он оглядел важного господина с саквояжем и осклабился.
— Новый бизнес приволокли, мистер? — спросил он. — Валяйте, таким гусям, как вы, есть где развернуться в Чёрных Холмах. Вы все, праведники с толстыми кошельками, мечтаете нас метлой смахнуть, лишь бы лишнюю монету заполучить. Что молчишь, франт расфуфыренный?
Господин демонстративно отвернулся.
— Эта птица выше нас летает, брат, видишь, как клюв воротит, — сказал Бак приятелю и раздвинул бороду в кривой усмешке. — Нет, Француз, этот гусь нам не товарищ.
— Мистер Гаррисон, — вошёл в бар широкоплечий возница и кнутом стряхнул воду с длинного серого плаща, — дамы уже идут.
— Благодарю. — Гаррисон с достоинством поднялся, не удостоив Бака малейшим взглядом, и направился к двери, покачивая пузатеньким саквояжем. Остановившись на веранде, он поправил на голове котелок и помахал рукой.
— Лола, дорогая, я сейчас помогу, — услышал Эллисон его голос и приблизился к мокрому стеклу.
Господин засеменил к гостинице, перед которой стоял дилижанс с распахнутой дверцей. Прячась под зонтиком, к карете спешила девушка с болезнено-бледным лицом. Следом шагала пожилая чета и неслышно беседовала, так же закрываясь зонтом на толстой ножке. Мужчина сокрушённо покачивал головой и блестел очками. Увидев их, Бак ощутил волнующий холодок в сердце, и возглас удивления вырвался из его груди.
— Боже, не может быть! — Он прислонился лицом к стеклу, и кожа его на щеке расплющилась блином.
Девушка, опершись на руку строгого Гаррисона, поднялась в дилижанс и нетерпеливо замахала ручкой в серой перчатке пожилым людям.
— Мама, отец, вы простынете под этим мокрым снегом. Спешите же!
Женщина улыбнулась дочери, и вокруг её глаз собрались морщинки. Они сильно старили её, но улыбка, поблёскивая потускневшим жемчугом, отчасти возвращала ей утраченную молодость.
— Джесс, — прошептал Бак чуть слышно, и от его близкого дыхания стекло запотело.
Эллисон протопал к выходу, скрипя половицами, распахнул дверь и хотел что-то крикнуть, но внезапно закашлялся, громко и резко, будто стреляя. Он прикрыл рот кулаком и опустил голову. Когда он вновь поднял глаза на пассажиров, они уже скрылись внутри. Захлопнулась дверца, и через секунду в окошке показались очки. Мужчина снял их с носа, и Бак узнал чистые, не замутнённые годами голубые глаза Эрика Уила.
