— Зачем? Мы возьмём их, приведём сюда, посмеёмся над их глупостью и жадностью. Зачем убивать, когда в этом нет нужды? — ответил Жозеф через переводчика. Он говорил, и мне казалось, что я понимал его слова сам, без посредника. — Я всегда рад возможности избежать кровопролития. И без того уже много крови пущено, много пожаров устроено. Многие думают, что всего следует добиваться силой, но не я. Я знаю, что сила умеет только разрушать. Доброе сердце не может быть сильным, оно несёт слабость. Слабость и мягкость делают человека похожим на небо, в котором нет камней, но оно вырывает из земли даже деревья с корнями. И небо нельзя разрушить, как крепкую стену. Но мало кто из моих людей разделяет мои мысли. Белый человек тоже думает иначе, поэтому он всё разрушает. Ему кажется, что он проявляет свою власть, сокрушая. Увы, это не так. Разве может считать себя хозяином владелец разрушенного?.. Было время, когда здесь не было людей с белой кожей, и мы жили счастливо. Но к нашим отцам и дедам пришли ваши предки и стали селиться меж нами. Они назвали нас Проткнутыми Носами, потому что раньше многие наши люди прокалывали носы, чтобы носить украшения. Сегодня почти никто не прокалывает себе нос. Всё изменилось. Даже дружба. Мы никогда не враждовали с пришельцами. Мы дали им обещание жить мирно и ни разу не нарушили его. Однако белые почему-то не любили нас. Я слышал, что они никого не любят, даже своих братьев. Они любят богатство и поэтому отнимают у других то, что могут отнять. Мой отец предупреждал, что белый человек когда-нибудь захочет отнять у нашего народа последнюю нашу землю — Уаллоуа, долину Извилистых Вод. Этот край священен. Тут покоятся кости предков и питают жизненной силой наше племя. Земля существует с незапамятных времен, и сотворена она была без изъянов. Человеку не полагается вторгаться в неё, мы можем лишь пользоваться её дарами. Наши шаманы говорили так: “Юношам нельзя работать. Люди, отдающие себя работе, не могут получать видения, а через видения мы получаем мудрость. Белые требуют, чтобы мы распахивали землю, но можем ли мы взять ножи в руки и вспороть груди наших матерей?“ Умирая, мой отец велел мне закрывать уши всегда, когда кто-то заводит разговор о продаже нашей земли. И вот белые стали требовать Уаллоуа. А там лежит тело моего отца. Я похоронил отца в красивой долине, где звенели чистые воды ручьев. Я люблю эту землю больше любого другого места. Великий Дух создал мир таким, какой он есть и каким он хотел его видеть. Часть он отдал индейцам, чтобы они там жили. Почему же генерал Ховард приказал нам уйти? Разве он — Великий Дух? На последней встрече с генералом поднялся наш вождь Ту-Хул-Хул-Зот и открыто запротестовал. Он сказал, что белого человека никто не делал вождем над индейцами. Но Ховард не желал слушать и арестовал Ту-Хул-Хул-Зота. Его держали в тюрьме пять дней, затем выпустили, и он стал призывать молодых воинов к войне. Он был сильно разгневан, я не могу упрекать его. Несколько юношей взялись за оружие и убили четырёх фермеров. Они не скрывали своего деяния, уверяли, что мстили за погибшего отца. Я не знаю. Теперь всё равно. Солдаты никогда не разбирались, кто виноват, они стреляли во всех. Но сейчас война осталась позади. Мы идём на север и не желаем драться…
[1]
В это время шумно откинулось кожаное покрывало над входом, и в свете костра появились пять индейцев. Они втолкнули внутрь Юджина в разорванной рубашке и двух его сообщников. Сэмтон был мрачнее тучи. Руки у всех были стянуты сзади сыромятными ремнями. Увидев меня, Юджин Сэмтон перекосился всем лицом, голова его втянулась в плечи, и он заскрежетал зубами.
Полог снова откинулся, и к нам шагнул высокий воин, которого я тоже видел в день первой встречи с племенем.
— Это мой младший брат Оллокот, — сказал Жозеф.
Оллокот заглянул в глаза пленников. Незадачливых конокрадов стал бить озноб. Я прекрасно понимал их состояние. Страх — величайшая из болезней, коварнейшая из сил, и не всякая натура способна противостоять этой силе. Несчастные не ожидали ничего хорошего, и я готов биться об заклад, что ни один из них даже не мечтал, что мог рассчитывать на пощаду. Слушая томительный треск костра и глядя на мрачные лица дикарей, бедняги чувствовали, что смерть и пытки уже витали в воздухе.
— Не бойтесь, — невнятно пробормотал я пленникам.
Утром деревня быстро свернулась и двинулась в путь. Пленникам освободили руки и показали жестами, чтобы они уходили с глаз долой. Я запомнил дрожащие губы Сэмтона и его свистящий шёпот:
— Ты видел мой позор, мистер Лэсли Грант, и за это я тебя убью! — Он плюнул в мою сторону. — Мне не удалось сделать это вчера, но в следующий раз никто не спасёт тебя! Я отрежу твой скальп и прибью его над моей кроватью. Запомни это, друг индейцев!
Мне не доставляет никакого удовольствия говорить об этом, но, кажется, я по-настоящему струсил в ту минуту. Неведомый доселе ужас пригвоздил мои ступни к земле, и я неподвижно остался стоять на месте, провожая стеклянным взглядом три растрёпанные фигуры конокрадов.
Проткнутые Носы вытягивались за моей спиной в длинную колонну. Их насчитывалось около шести сотен человек. Мальчуганы постёгивали лошадей, управляя табуном. В деревьях пели птицы. Внезапно я не захотел расставаться с этими сильными, спокойными и уверенными в себе людьми. Я ощутил себя совершенно защищённым среди них, и вот они уходили. Мир представился мне невероятно опасным и страшным без этих людей, он угрожал мне, он распахнул зубастую пасть и тянул ко мне цепкие лапы с острыми когтями. Неведомый мне индеец, легко и просто спасший мне жизнь, сделался для меня символом всего племени. Он был ловок и могуч. Он был дружествен и прост.
Я бегом направился к далёкому всаднику, в котором узнал Жозефа. Объяснения мои были сбивчивы, да он и не понимал меня без переводчика, но молча кивал головой. Я и сам не понимал себя. Очень долго я шёл возле коня Жозефа и не переставал говорить. В какой-то момент вождь остановился и кликнул кого-то, после чего мне привели лошадь.
Так я и сделался одним из них, не имея с ними в действительности ничего общего.
Поступив так, я сделал поворот, приведший меня в мир, доселе скрытый от моих глаз. Мне предстояло окунуться в бурный поток горести и боли и познать то, что встречал в приукрашенном виде лишь на страницах романов.
