– Я понимаю, о чём вы говорите. – Алексей почесал в паху. – Люди просто стремятся жить красиво.
– Один мудрец сказал: «Голод не тщеславен, ему довольно, если его утолят, а чем – ему нет дела. Остальное – муки злосчастной жажды роскоши».
– Если вы намекаете на всё это, – Алексей указал волосатой рукой на бассейн с нагими девицами, – то разве сами вы отказываетесь от такого образа жизни?
– Если я нахожусь в обществе красивых женщин, это не означает, что я жаден до них. Они для меня как картины. Ими можно любоваться. А вот Кугушев, например, не умеет любоваться… – Машковский кивнул на раскрасневшегося мужичка, тискавшего одну из разомлевших девушек. – И не умеет заниматься любовью. Он готов всё пожрать, не разбирая вкуса. Это не что иное, как жадность, нездоровая жадность. Похоть… Похоть по отношению к женщинам, деньгам, власти. Похоть во всём… Этого я не понимаю и не принимаю.
– Зачем столько критики, Григорий Модестович? Вы же не сторонник аскетизма.
– Я сторонник меры.
– Простой народ вдоволь посмеялся бы над этими словами.
– Мне нет дела до простого народа, нет дела до толпы, – равнодушно ответил Машковский.
– Предельно ясная позиция.
Машковский кивнул на резвившихся в воде купальщиц.
– Вот эти девочки – тоже народ. Но меня интересует только их красота и молодость, а их взгляды на жизнь меня не касаются. Вся их ценность – это их стройные тела. Когда-нибудь они, возможно, поумнеют и найдут себе иное применение. Каждый из нас создан, чтобы сыграть отведённую ему матушкой-природой роль. Кто-то должен писать картины, кто-то – ценить их.
– В таком случае, – Алексей дотянулся до маленького столика и взял сигарету, – я не понимаю вашего раздражения, Григорий Модестович.
– Раздражения?
– По поводу, как вы изволили выразиться, воровства. Каждый делает то, что считает нужным для себя, но никто из нас не хочет думать о себе плохо. Поэтому каждый подыскивает наиболее удобное для себя слово. Скажем так: наиболее выигрышное для себя дело.
На противоположной стороне бассейна появился Пет-лин. Обёрнутое вокруг бёдер полотенце полностью скрывало его ноги.
– Вечер добрый. Я немного припозднился, – приветственно помахал он рукой.
– Геннадий Васильевич, здравствуйте. Жду вас с нетерпением.
Петлин неторопливо обошёл бассейн, оценивающе поглядывая вниз на голые тела.
– Славные здесь русалки, – сказал он, подойдя к Машковскому. – Какое-нибудь дело, Григорий Модестович?
– Я всегда в делах и заботах.
– Григорий Модестович отчаянно старается пристыдить нас. – Алексей бросил недокуренную сигарету в пустой стакан и пощёлкал пальцами, подзывая внимательно следившую за гостями официантку, прикрытую едва различимой полоской бикини. – Нехорошо мы себя ведём, оказывается. Лишнее прибираем к рукам, Геннадий Васильевич. А как не взять? Нынче если чуть зазеваешься, так кто-нибудь другой уворует. Так и жизнь проморгать можно.
– Эх, молодёжь, – хитро улыбнулся Петлин, – всё только о себе думаете. А кто о государстве думать будет? Прислушайтесь к старикам. Кто, как не Григорий Модестович, научит вас уму-разуму?
– Геннадий Васильевич, – Машковский встал и легонько коснулся локтя Петлина, – не возражаете посидеть со мной в кабинете?
– Да, а то здесь глаза всё норовят к чьей-нибудь заднице прилепиться. В кабинете спокойнее, – согласился руководитель секретариата правительства.
– Спокойнее и надёжнее, – кивнул Машковский.
Петлин остановил официантку, составлявшую на поднос опустевшие пивные стаканы, и попросил её принести в кабинет две порции коньяка.
Закрыв за собой дверь, оба сели в обтянутые бархатом кресла.
– Шумно мне стало в таких местах, – пожаловался Машковский. – А девки эти раздражают своим визгом.
Пищат, как чёрт знает что.
– Мужчине нужен семейный очаг, – сказал Петлин.
– Да вот я и подумываю…
– Неужто нашлась такая женщина, которая смогла угодить вашим высоким требованиям? – не поверил Геннадий Васильевич.
– Похоже, что нашлась…
В дверь вошла официантка и поставила на стол два пузатеньких бокала с коньяком.
– Что-нибудь ещё?
– Не сейчас. – Петлин отпустил её движением пальцев. – Да, все эти кошечки хороши на пару часов, но для настоящей жизни нужна другая женщина… Так что за дело, Григорий Модестович?
– Геннадий Васильевич, есть у меня один человек. Прикомандирован к вам в ведомство, рядом с вашим шефом работает. Хочу просить за него.
– Хороший человек?
– Разумеется. И он наверняка будет полезен всем нам. Много нужных связей, в том числе и за рубежом имеет серьёзные выходы на высоких людей.
– Кто такой?
– Подполковник Кротенко…
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. 18–30 CЕНТЯБРЯ 1995
Самочувствие Ельцина улучшалось медленно, он был настолько слаб, что ни о какой работе не могло быть и речи. Он выглядел лучше, но до прежнего энергичного Ельцина ему было далеко. Когда Коржаков приехал к нему с очередным визитом, президент с трудом оторвал голову от подушки.
– А-а-а, Саша, здравствуйте.
– Борис Николаевич, здравствуйте. Как ваше самочувствие?
– Какое там самочувствие! – Ельцин печально махнул слабой рукой. – Врачи заставляют глотать лекарства, стараются, понимаешь, изо всех сил поскорее поставить на ноги. А я пилюли терпеть не могу. И уколы тоже ненавижу. Всё это заставляет меня думать, что я уже ни на что не гожусь… Но никуда не денешься. Тут не я командую.
– Раз подчиняетесь врачам, значит, скоро подниметесь.
– Александр Васильевич, – Ельцин жестами попросил, чтобы начальник СБП приподнял его и помог устроиться на подушках повыше, – я не могу чувствовать себя беспомощным и ненужным… Я решил идти на выборы.
Коржаков молчал некоторое время, осмысливая услышанное. Ельцин был слишком слаб. Если он и встанет на ноги, то руководить государством всё равно не сможет. Это не вызывало сомнений. Но Коржаков заставил себя ободрительно улыбнуться. Если Ельцину – не президенту, а человеку – легче вырваться из оков болезни с помощью борьбы за президентское кресло, то нельзя отговаривать его. Сказать сейчас «нет» было бы просто негуманно. Человек должен ощущать себя дееспособным и нужным, иначе он погибнет. И Коржаков улыбнулся.
– Борис Николаевич, мы никогда в этом не сомневались. Другого кандидата всё равно нет. Конечно, если бы у вас был преемник, вы могли бы спокойно уйти на пенсию и знать, что он продолжит ваше дело. И мы бы агитировали за преемника. А раз его нет, не ваша в этом вина. Просто страна ещё не готова… Может быть, президентство – ваш крест? Придётся нести его дальше.
