Мефодий Буслаев (далее М.Б.) стоял у колонны в одиночестве
(sic!). При моем приближении он ощутимо напрягся, что, вне всякого сомнения,
свидетельствует о том, что М.Б. имел предосудительные мысли. Скорченная им
немного погодя язвительная гримаса и высунутый язык дают основания
предполагать, что данной гримасой М.Б. пытался оскорбить высшие чины мрака. В
частности, учитывая характер гримасы, можно с достоверностью судить о
бессовестном пародировании дорогого всем нам лица начальника Канцелярии Лигула.
С искренним и праведным возмущением
Олиго де Френ,
комиссионер 12-го ранга».
«Когда он успел столько накатать? А слог-то какой кляузный!»
– изумился Мефодий.
– Прочитал? – осклабившись, поинтересовался Олиго де Френ,
охотно показывая ему блокнотик. – С тебя причитается, чтобы я все забыл.
– Ага! Уже бегу!
Вспыхнув, Буслаев отобрал у Олиго де Френа карандаш, изломал
его и, засунув комиссионеру в послушный рот, заставил прожевать и проглотить.
Комиссионер проделал это покорно и с готовностью. Расправившись с карандашом,
Мефодий покусился порвать блокнот, но тот оказался из особой неразрываемой
бумаги, которая упорно восстанавливалась и срасталась, какими бы мелкими ни
были клочки. Отчаявшись уничтожить запись, Мефодий скормил блокнот
комиссионеру. Олиго де Френ угрюмо подчинился и, пылая направедным
негодованием, прожевал все свои записи.
– Я этого так не оставлю! Имей в виду – это документ! –
прошамкал он с набитым ртом.
– Жуй давай, жуй! – поощрил его Мефодий.
* * *
Оркестр внезапно смолк. Только какая-то безумная труба –
должно быть, трубач был оглушен звучанием собственно инструмента – продолжала
тянуть некоторое время. Танцующие пары недоуменно остановились. Строчившие
комиссионеры разом повернулись к дверям. Вильгельм Завоеватель натянул на лицо
самую галантерейную из своих улыбок и, стоя на правой ноге, занес левую,
готовясь шагнуть, как только будет необходимо.
В зал неторопливо вошел горбун Лигул. Его сопровождала
мужеподобная секретарша в очках с выпуклыми стеклами в роговой оправе. Позади
шествовали несколько дюжих комиссионеров с вылепленными из пластилина твердыми
подбородками – скорее почетная, чем реальная стража.
Навстречу Лигулу выскочил Вильгельм. Рассыпаясь один в
приветствиях, другой в изъявлениях благодарности, они поздоровались. Затем оба
пошли через зал. Тузы мрака спешили к Лигулу здороваться: некоторым он
кланялся, некоторым просто улыбался, кое-кому кивал
полусерьезно-полуснисходительно.
– Прошу всех к столу! – крикнул Вильгельм, подавая знак
дирижеру.
Дирижер, маленький большеголовый человечек, сшитый на живую
нитку из сплошного вдохновения, вскинул руки, взмахнул палочкой – и, мигом
заполонив все огромное пространство до самых дальних его закоулков, грянула
музыка. Двустворчатые широкие двери, ведущие в обеденный зал, распахнулись.
Предстал длинный, пышно сервированный стол, застеленный черной скатертью, со
сверкающими хрустальными бокалами и бутылками, замершими в ожидании своего часа
в серебряных посудинах со льдом.
У каждого стула, принимая по ситуации то мужское, то женское
обличие, замерли суккубы. В их обязанности входило следить, чтобы у гостей
бокалы не оставались пустыми. Возле каждого прибора лежала карточка с именем.
Карточка Мефодия оказалась в левой трети длинного стола, далеко от карточек
Арея и Улиты. Слева от него сидела рыжеватая австрийская ведьма, под тонкой
кожей которой просматривались все жилки. Справа восседал угрюмый африканский
божок, которому на тарелку подавались кровоточащие, лишь для виду поджаренные
куски мяса. Близость такого соседа не вдохновляла Мефодия, тем более что божок,
сразу что-то почуявший, нехорошо ухмыльнулся треугольными зубами.
Хорошо еще, что суккуб Мефодию попался сознательный и
неприставучий. Очень правильный суккуб, отлично вымуштрованный, что среди этой
публики большая редкость. Он вовремя подливал Мефодию в бокал нечто густое,
прохладное и вязкое, как кисель, и подкладывал кушанья. Австрийская ведьма тоже
оказалась терпимой соседкой. С Мефодием она почти не разговаривала и только
робко комкала салфетку. Выглядела она смиренницей, и неясно было, что она
вообще делает в этом темном обществе. Позднее Мефодий узнал от Улиты, что это
известная отравительница и метательница сглаженных игл. Как раз они и были
спрятаны в салфетке.
Лигул, подняв свой бокал, произнес тост в честь Вильгельма,
в конце сказав несколько приветственных слов в адрес Мефодия. Тост был
нейтральным, с казенными оборотами речи. Мефодию тост показался скучным, однако
на присутствующих он произвел впечатление. Видно, от Лигула редко можно было
услышать похвалу. Угрюмый африканский божок полуобернулся к Буслаеву. На лбу у
божка был третий глаз.
– Твое здоровье, человек! – сказал божок, чокаясь с ним.
Мефодию ничего не оставалось, как тоже поднять свой бокал.
– Э, нет! Так не пойдет! За здоровье пьют до дна! Это не
алкоголь, это сок познания истины! – подсказал зубастый божок, заметив, что
Мефодий собирается поставить бокал на скатерть.
Мефодий пил, а вязкий, холодный сок в бокале все не
заканчивался. Божок не отводил от него настойчивого взгляда. Когда же,
чувствуя, что больше не может, Мефодий хотел отставить бокал, божок грозно
повторил:
– Сок познания истины пьют до дна!
Когда бокал все же опустел и божок отвел от Мефодия свой
пылающий взор, перед глазами у Буслаева был сплошной туман. Сознание мутилось.
Левым плечом Мефодий стал куда-то заваливаться и уткнулся в австрийскую
ведьмочку. Хорошо хоть суккуб, стоявший за его стулом, догадался поддержать
Мефодия за плечи.
«Вот так познал истину! Что ж я так?» – подумал Мефодий,
мысленно проклиная африканского божка.
Арей, сидевший напротив и чуть наискось, посматривал на него
не без сочувствия. В минуту временного просветления Мефодий обнаружил, что ему
все померещилось и это не Арей вовсе, а какой-то толстый незнакомый страж. Арей
же куда-то пропал вместе с Улитой. Засмеявшись, Мефодий показал на незнакомого
стража пальцем и захохотал. Вильгельм, произносивший ответный тост Лигулу,
покосился на Мефодия с холодным недоумением. «Ну теперь комиссионеры настрочат!
Ну, и пускай строчат!» – подумал Мефодий и закрыл глаза. Как ему показалось,
всего на миг.
Когда же он вновь открыл их, то обнаружил, что сидит за
круглым ломберным столом, обтянутым зеленым сукном, который покрывают меловые
записи ставок. На столе горел серебряный подсвечник и лежала колода карт.
