– Ну-с, – сказал он, отшвыривая в угол обглоданную индюшачью
ногу. – Самое время забить осиновый кол в грудь своим иллюзиям! У меня такое
ощущение, что скоро – в ближайшие день или два – все должно решиться.
– Так скоро? – спросил Меф.
– А почему нет? Некто похитил свиток желаний из шкатулки в ту
самую минуту, когда мы соревновались со стражами света в бестолковости. Далее,
этот же некто обвел вас вокруг пальца и, заставив сражаться с могильщиками,
отпечатал на похищенном свитке дарх Улиты. Иначе зачем было устраивать этот
фарс с битами – не нахожу объяснения.
– Это все из-за свитка желаний? – предположил Мефодий.
– Ты порой умиляешь меня своей наивностью, синьор помидор!
Само собой. Все дело в свитке, который явно захватил кто-то играющий в своих
интересах, а не в интересах света либо мрака.
– И?..
– Подумай сам. Свиток у него уже давно, но он до сих пор не
написал желание и не сжег его. Почему? Не нашел березового полена?.. Едва ли.
Объяснение может быть только одно. Это желание попытаться повлиять на
дальнейшие судьбы Тартара и Эдема. А раз так, то одного свитка мало. Его
похитителю необходимо заручиться мистической поддержкой всех участвующих
сторон. Хотя бы формально магия требует справедливости. Здесь мы вторгаемся в
область очень тонких взаимоотношений добра и зла.
– А такие есть? – усомнился Мефодий.
Арей ухмыльнулся, показав желтоватые, широкие зубы.
– Если их нет – тогда какого Лигула ты засматриваешься на
Даф? Да будет тебе известно, до того как желание будет написано и свиток бросят
в огонь, нужно, чтобы на свитке отпечатались крылья светлого стража, дарх
темного и эйдос человека, свободного в своем выборе. Неважно, произойдет ли это
по доброй воле или обманом. Такие тонкости мироздание волнуют мало…
– Хорошо. Дарх отпечатан. Я лопухнулась. А крылья светлого
стража? – спросила Улита.
– Момент!
Мало заботясь, что делает это жирными пальцами, Арей открыл
ящик стола и бросил на стол фотографию. Снимок был не слишком удачным. Кто-то
делал его наспех, через окно. По шторам, по календарю с гонками и, главным образом,
по самому виду комнаты Мефодий понял, чья это была квартира.
За окном стоял человек с несвежей плешью, похожей на
поросший черной шерстью персик. Виден он был нечетко. Отчасти из-за того, что
сам снимок был скверным, отчасти потому, что даже на магической фотографии
плешивый старался повернуться спиной и заслониться руками. Рассерженный Арей
поднес фотографию к свече, и она вспыхнула. Человек заметался на снимке и исчез
в дыму, так и не показав своего лица.
– Упорен, как и прежде. Что ж… Рано или поздно свидание под
часами все равно состоится… – пробормотал Арей.
Он узнал. Зрачки у него сузились. Стали похожи на маленькие
сверлящие точки. Ненависть, которую мечник мрака испытывал к плешивому
человеку, была осязаема. Мефодий мог бы легко впитать ее, но не стал этого
делать. Он ясно ощутил, что ненависть, даже чужая, способна разъесть ему душу,
как кислота.
– Кто не знает, запомните: это Яраат, – глухо сказал Арей. –
Он побывал в комнате у Даф. Один из комиссионеров оказался неподалеку и успел сделать
снимок… К сожалению, ко мне снимок попал с опозданием. Комиссионер сперва
направил свои пластилиновые лапки к Лигулу и затем уже только ко мне. Замечание
уже внесено ему в личное тело. Я бы даже сказал: впечатано.
Арей печально посмотрел на свой могучий кулак.
– За Даф следят? Откуда там взялся этот комиссионер? –
спросил Мефодий.
– Разумеется, следят. У мрака слишком много служащих мелкого
ранга. Каждому надо найти дело. Неужели ты думаешь, что мрак оставит Даф в
покое?
– Не оставит, – тихо сказал Мефодий.
Буслаев давно уже это чувствовал, но боялся произнести,
чтобы слова не стали материальными. А они материализуются. Это, увы, факт.
– А что вышло у вас тогда с Яраатом? Из-за чего возникла
ненависть? – спросил он.
Мефодий знал, что вопрос рискованный. Он не ожидал, что Арей
ему ответит, и был готов даже к вспышке гнева. Однако Арей ответил:
– История дружбы, история предательства, история смерти. Эти
истории часто переплетаются. И ведь когда-то мы с Яраатом были друзьями… Как
только я вспомню, что доверял этому мерзавцу, мне хочется взять вот этот
кинжал, вырезать свое сердце и растоптать его ногами, – медленно и отчетливо
сказал Арей.
Он поднял голову и тяжело уставился на Мефодия.
– А теперь ты хочешь, конечно, знать, как все было? С первой
и до последней минуты? Вам, бывшим лопухоидам, всегда важны так называемые
подробности. Сути вам мало. Не так ли?
Мефодий молчал. Интуиция подсказывала, что лучше сейчас не
подавать голоса. И он не ошибся. Арей продолжал:
– Страж мрака не имеет права любить и привязываться.
Единственное, что нам дозволяется, – это испытывать страсти, пускай даже самые
чудовищные. Закон этот непреложен. Остальные законы нарушаются в Тартаре
довольно легко и без особых последствий. В конце концов, афоризм «Не пойман –
не вор!» – наш афоризм. Делай любые мерзости, но без шума и пыли. Но запрет
любить и привязываться крайне строг. Я бы сказал, именно на запрете любить и
стоит Тартар, это милейшее во всех отношениях заведение.
– Но ведь…
– Не перебивай! Любовь размывает абсолютное зло. Подтачивает
основы. Делает стража дряблым и половинчатым. Открывает форточку для добра,
которое так и ищет щель, чтобы просочиться. Ведь если ты любишь – действительно
любишь, а не просто вожделеешь и пользуешься, – без этого добра не обойтись!
Сразу припрутся и самопожертвование, и умиление, и много всякой смежной дряни.
В результате из разящего меча мрака ты превращаешься просто в ржавую железку,
которая сломается в первой же битве.
Скрюченные пальцы Арея дважды царапнули стол. Голос, однако,
остался все тем же: мерным, холодным.
