Мефодий медленно брел по пустым гимназическим коридорам, от
нечего делать изучая фотографии прежних выпусков, читая рекламу, расписания и
вообще все подряд. Он давно обнаружил за собой особую, почти патологическую
привязанность к печатному слову. В метро ли, в детской ли поликлинике, в
магазине – везде, где ему приходилось скучать, его глаза устремлялись к любой
букве и любому тексту, будь это даже пожелтевший, наклеенный некогда под обои
кусок газеты. Вот и сейчас он заинтересовался забавным плакатом у медпункта. На
плакате был изображен краснощекий и красноносый юноша, лежащий в кровати с
градусником, который то ли торчал у него под мышкой, то ли, как стилет, пронзал
его сердце.
Над головой юноши помещалось белое облачко со следующим
текстом:
«Ваше здоровье – наше богатство. При первых признаках
насморка, который может быть симптомом гриппа, немедленно ложитесь в постель и
соблюдайте постельный режим. Только так вы сумеете избежать осложнений».
Вместо восклицательного знака надпись увенчивалась еще одним
градусником, братом первого, с температурой, застывшей где-то на 37,2. Мефодий
мгновенно оценил свежесть идеи. Симулировать насморк он мог практически
постоянно. В половине же случаев и симуляция не была нужна.
«Эх, жаль, я раньше не знал! Гробил, можно сказать,
здоровье! Сколько школьных дней проучено зря… А с Ареем, боюсь, не прокатит! От
стражей мрака насморком не отмажешься!» – подумал он и стал спускаться по
лестнице.
Вскоре Мефодий был уже на Большой Дмитровке. Дом № 13,
по-прежнему окруженный строительными лесами, не вызывал у прохожих даже
любопытства. Обычный дом, ничем не примечательнее других домов в округе.
Мефодий нырнул под сетку, покосился на охранные руны, вспыхнувшие при его
приближении, и, толкнув дверь, вошел.
* * *
Комиссионеры и суккубы в большинстве своем уже сдали отчеты
и свалили. Лишь смутный запах духов, спертый воздух, заплеванный пол и кучи
пергаментов на столах доказывали, что только что здесь было столпотворение.
Улита выглядела раздраженной. Мраморная пепельница, которой она целый день
вправляла комиссионерам мозги, леча их от приписок, была вся в пластилине.
Стремясь задобрить разошедшуюся ведьму или хотя бы перевести стрелки,
комиссионеры ябедничали друг на друга.
– Хозяйка, хозяйка! А Тухломон опять прикололся, – зашептал
один противным голоском, прикрывая рот ладошкой.
– Где?
– Да вон висит.
Улита повернулась и убедилась, что глумящийся Тухломон
действительно висит на входных дверях, а из груди у него торчит рапира,
всаженная по самую рукоять. Голова повисла, как у куренка. Из полуоткрытого рта
капают чернила. Это кошмарное зрелище впечатлило бы многих, но только не Улиту.
– Эй ты, клоун! Быстро полужил инструмент, где взял, и
подошел ко мне! Считаю до трех, четыре уже было!!! – завопила она.
Тухломон, щурясь, как кот, которого собираются наказать
тапкой за нехорошие привычки, грустно открыл глаза, освободился от рапиры и на
подгибающихся лапках подошел к Улите. Ведьма безжалостно и точно стукнула его
по носу тяжелой печатью темной канцелярии. Комиссионер скривился, изображая
смертельную и вечную обиду, вытер слезящиеся глазки, а уже спустя минуту ужом
вился вокруг Буслаева.
– Как здоровье его будущего величества? Ручки не потеют? –
ехидно спрашивал он, приседая.
– А как твое? Не чихается по ночам, совесть не чешется? –
отвечал Мефодий любезностью на любезность.
– Ничего-с. Благодарю-с… Это только вы ночью спите… А мы
ночью, как и днем, в трудах-с! Сами изволите видеть! – отвечал комиссионер.
– Смотри не перетрудись!
– Не перетружусь. Не извольте беспокоиться. Ради вас себя
поберегу-с, – загадочно отвечал Тухломон.
Он хихикнул и удалился, вежливо шаркнув поочередно обеими
ножками.
Арей, по обыкновению, отсиживался в кабинете. Входить к нему
можно было лишь по приглашению. Начальник русского отдела Тартара находился там
почти безвылазно – днем и ночью. Лишь недавно, никого не предупредив, пропал
куда-то почти на три дня и появился так же внезапно, не дав никому объяснений.
Рядом с Улитой помещалась Аида Плаховна Мамзелькина
собственным трупом. Щечки у Аиды Плаховны были румяные, а глазки узенькие.
Похоже, она успела уже присосаться к медовушке. Судя по довольному виду обеих,
Улита и Аида Плаховна занимались приятнейшим делом на земле – злословием.
Закинув на стул костлявые ноги, Мамзелькина смотрела сквозь
глухую стену дома № 13, которая не была препятствием для ее всевидящих глаз.
Был тот бойкий вечерний час, когда всякое двуногое
прямоходящее существо куда-то спешило или откуда-то возвращалось. По тротуарам,
аллеям, пешеходным переходам и мостам десятимиллионного мегаполиса сновали
лопухоиды.
– Улита, голубка моя недобитая, взгляни-ка туда! – кудахтала
Мамзелькина. – Смотри, какой идет серьезный, представительный мужчина! Какая
царственная осанка! Как он несет свое дородное дело, как твердо и спокойно
взирает перед собой! Посмотри, как все уступают ему дорогу! Должно быть,
думают, что это префект округа, обходящий владенья свои в поисках, чего бы еще
снести! На самом же деле это всего лишь Вольф Кактусов, графоман и тихий
подкаблучник, которого жена послала за пельменями в универсам на углу. Не
правда ли, как обманчиво первое впечатление? Интересно, как бы этот индюк
запел, если бы я сейчас расчехлила свой инструмент?
– Может, проверим? – невинно предложила Улита.
Аида Плаховна погрозила ей пальцем, составленным, казалось,
из одних только суставов и костей.
– Не положено. Разнарядки покамест не было… У меня, лань моя
недостреленная, не самодеятельность! У меня учреждение! Так-то, сокровище мое
могильное! – назидательно сказала Аида Плаховна.
Улита вздохнула так печально, что на полтора километра
вокруг у всех погасли газовые конфорки, и откинулась на спинку стула.
– Чего грустишь, милбя? Тошно тебе? – сочувственно спросила
Мамзелькина.
– Ох, Аида Плаховна! Тошно, – пожаловалась секретарша.
– Чего ж тошно-то?
– А то и тошно, что не любит меня никто. По вечерам я так
устаю от гуманизма, что мне хочется кого-нибудь прибить.
– Ты это, девка, брось! Не распускай колотушки! То-то я
смотрю, комиссионеры у тебя все увечные ходят! Не бери тяжелого в руки и
дурного в голову! – строго сказала Мамзелькина.
Она повернулась и увидела застывшего в дверях Мефодия,
смотревшего на нее не без любопытства.
