В отличие от многих других партийных деятелей бывшего Советского Союза отец Майи всем сердцем верил в идеалы провозглашённых некогда идей и вполне сознательно выстраивал свою жизнь согласно «Моральному кодексу строителя коммунизма». Под конец коммунистической эры эта вера оставила его ни с чем, если не считать двух квартир в Москве — своей и дочери. В течение пяти лет после своей отставки отец, тоже вполне сознательно, споил себя насмерть — вероятно, чтобы не видеть краха всех своих идеалов и надежд. Вместе с ним великая династия государственных деятелей подошла к концу. Тётя Майя была последним её представителем. Она никогда не вышла замуж — говорила, что была для этого слишком умна и образованна.
Судьба свела Анну с тётей Майей удивительным образом, в разгар Аниной болезни, точнее, попыток её лечения. Когда Анна благодаря прописанным ей лекарствам самым серьёзным образом отстала от школьной программы, мама попросила свою университетскую подругу, Майю Барат-Варнидзе, позаниматься с её дочерью. Своих собственных детей у тёти Майи не было, и всю свою любовь и заботу, а вместе с ними и знания тётя Майя стала изливать на свою новую ученицу и приёмную «племянницу» Анечку.
Аня занималась с тётей Майей сначала из необходимости, потом из растущей привязанности, а затем из чистой любви к знаниям, которых у тёти Майи было как в энциклопедиях. Находясь в компании тёти Майи, Анна с удивлением для самой себя открыла, насколько интересным может быть мир знаний, в который её так и не сумели ввести школьные учителя. Тётя Майя любила музыку, литературу, языки, а столкнувшись с необходимостью помогать Ане в школьной программе, проявила ничуть не меньше внимания и к другим предметам, которые в её изложении легко было понять и усвоить. Способствовало хорошей учёбе и то, что тётя Майя делала вид, будто не знает, что Аня выкидывала свои таблетки в унитаз.
Тётя Майя никогда толком не бывала рядом с детьми, а потому не имела ни малейшего понятия, как с ними обходиться. Она относилась к Ане как к равной, и это в конце концов определило успех дела. Огонь любви к знаниям разгорался в Ане с новой силой, а благородство характера тёти Майи как бы само по себе передалось и ей…
Загорелась лампочка под картинкой с ремнём безопасности, и командир самолёта объявил, что они вступают в зону повышенной турбулентности. Анна подумала, что виртуальные путешествия куда безопаснее реальных, и пристегнула ремень безопасности…
— …Будете что-нибудь пить? — услышала она над ухом голос бортпроводницы в синей униформе, когда самолёт вышел из зоны турбулентности. — Есть вино, соки, минеральная вода.
Анна попросила стакан воды и оглянулась по сторонам, чтобы переключиться от мыслей и воспоминаний на наблюдения. Большинство пассажиров рейса принадлежали к тому восходящему сословию русских людей, которые могли позволить себе квартиру в городе, дачу за городом, неплохой автомобиль и поездки по миру. Анна вновь почувствовала, как далека она от этих людей, от всех их радостей, проблем и печалей, несмотря на то, что жили они в одном и том же городе, говорили на одном и том же языке.
Её взгляд остановился на невысоком коренастом мужчине с квадратным лицом и короткими седеющими волосами, постриженными «бобриком». Мужчина был похож на офицера в отставке.
«Может быть, — подумала Анна, — этот человек сопровождает меня, следит за мной и охраняет?» Она была почти уверена, что на борту самолёта находятся люди генерала.
Затем её взгляд упал на молодого человека, которого она заметила ещё в зале ожидания. Ростом около ста девяноста сантиметров, атлетически сложённый, с широченными плечами, он напоминал профессионального спортсмена или боевика. Возможно, он тоже был человеком генерала Смирнова.
«Прекрати быть такой мнительной», — сделала Анна выговор сама себе.
Но уже в следующую минуту её взгляд задержался на интересной паре. Мужчина, которому было под пятьдесят, был одет в дорогой костюм, в рубашке и при галстуке — всё, как полагается у интеллигентов. Худощавый, седой, лысеющий, серьёзный, но, как отметила про себя Анна, не один из великих мира сего. К нему всем телом прижалась молодая, немного лупоглазая девушка, с распущенными русыми волосами, в розовом спортивном костюме и кроссовках. Время от времени она поднимала голову с плеча мужчины, всматривалась в острый профиль своего спутника, шептала ему что-то на ухо, поправляла ему волосы и снова устраивалась на плече…
— Пожирание металла агрессивным окружением. Кончается на «я».
«Коррозия», — почти выругалась про себя Анна.
Анна сразу исключила возможность «папы—дочки». Вариант «муж—жена» тоже не подходил — Анна заметила их ещё в здании аэропорта и видела, что рядом с ними не было ни одной хозяйственной поклажи, кроме маленькой дамской сумочки, но присутствовали несколько красивых, свежих пакетов из фирменных магазинов или бутиков. Это, скорее всего, устраняло вероятность совместного оседлого образа жизни. Не похоже и на курортный роман — было видно, что отношения этих двух людей не новы. Вероятность «девочки по вызову» допустить тоже было невозможно: девушка не проходила по заведённым в этом бизнесе стандартам красоты, да и форма одежды у неё была походно-домашняя.
Мужчина и женщина так контрастировали друг с другом, что взгляд Анны то и дело соскальзывал на них…
— Годы, отданные работе…
«Стаж… Тут какая-то история, — думала Анна. — Впрочем, какое мне-то дело?»
Анне казалось, однако, что ей удалось разглядеть в поведении мужчины и женщины неприметную сразу нежность и какую-то обыденную тревожность, ставшую, по всей видимости, их постоянным третьим спутником.
Когда во второй раз взгляды Анны и мужчины пересеклись, она прочитала в усталых глазах: «Да-да, это то, что ты думаешь. Грустно, а что поделать?»
«Да, они — типичные москвичи. Он, скорее всего, пятое-десятое лицо в какой-нибудь фирме, а она, по всей видимости, студентка…»
— Закавыченная мысль…
«Цитата», — ответила про себя Анна и закрыла глаза. Она подумала о Толяне.
У него на глазах она вырастала, а он, несмотря на свои толстые очки, этого не замечал: не видел в ней девушки, женщины — «только Софью Ковалевскую», как сам он позднее признался с грустной улыбкой.
«Софья Ковалевская была ослепительно красивой женщиной», — заметила ему тогда Анна.
«Безусловно, — согласился Толян. — Но многие годы даже муж не замечал её красоты за гениальностью».
Этот разговор состоялся спустя четыре года после того, как Толян женился на Антонине. То, что он женился тогда на деньгах Толян не сразу хотел признать и убеждал себя в том, что женился потому, что Тоня была красивой. И она действительно была очень красивой женщиной, но между ней и Толяном никогда не было духовного родства, и со временем пропасть между мужем и женой только возросла. И тогда он пришёл к Анне.
Анна была единственной, кто понимал заковыристый характер Толяна. Она оказывала на него умиротворяющее воздействие, за что Тоня многое ей прощала. Своим женским чутьём Тоня почувствовала, поняла, что если поставить Толяна перед выбором между нею и Анной, то выбор не окажется в её, Тонину, пользу. Сложился странный треугольник, в котором ни одна из женщин не претендовала на исключительное право обладания Толяном и ни одна не хотела включаться в изнурительный марафон соперничества. Тоня сообразила, что, в принципе, дела могли обстоять куда хуже, и решила относиться к Анне как к неизбежному злу. Когда же из-за прогрессирующей опухоли Толян лишился простаты, вместе с нею он освободился и от тех поводов для ревности, которые подавал Тоне. Анна превратилась для неё во что-то вроде личного психолога для Толяна. А в том, что Толян нуждается в психологе, даже психотерапевте, Тоня никогда не сомневалась…
