«Демоны бывают коварны, — читал он у святого Антония. — Они готовы принять на себя любые формы, представиться кем угодно. Они будят нас среди ночи и не позволяют уже заснуть». Всё это Пьетро, конечно, знал из своего собственного опыта.
«С Божьей помощью, — узнавал далее Пьетро, — мы можем отличать духов — от Бога ли они? Присутствие святых духов не устрашает и не тяготит. Они не поднимут голоса своего, не заплачут, не закричат. Присутствие их тихо входит в сердце, наполняя его счастьем и ликованием, даруя душе твёрдость и покой, потому что Господь, радость наша, близок к ним. И тогда душа насыщается небесной любовью, освещается тихими лучами счастья с небес, ликует воздыханиями неизреченными».
И это было знакомо Пьетро. Но только сейчас, когда он с трудом, с помощью своего крёстного отца, «пробирался» через книгу, в которой не понимал и половины слов, Пьетро стал осознавать, как сильно желал бы снова и снова пребывать в благодатном присутствии Божием. Пусть это не принесёт ему той славы, которой наделила его борьба с демонами, — Пьетро не хотел славы. Он только желал тихого дуновения благого Духа, наполняющего его сердце невыразимой радостью.
«Просите — и дано вам будет», — помнил Пьетро слова Спасителя, которые он прочитал в отрывках из Евангелия и знал наизусть. И он стал молить Бога о встрече. И однажды ночью, когда он, стоя на коленях, молился в хлеву, вся комната вдруг наполнилась чудесным светом, а животные как-то притихли, замерли, так что стало слышно выходящее из их ноздрей дыхание. Сам Пьетро испытал необычайную радость. Свет был вокруг него, но ему казалось, что он проникал и внутрь его, делая тело невесомым, поднимая его выше и выше над землёй. И вот уже он далеко ото всего, что ему было знакомо, стремится куда-то в небо, к свету. А затем Пьетро явился Ангел, который сказал ему: «Услышаны, Пьетро, твои молитвы. Когда зло будет страшить, рука Господня даст тебе силы. Чрез великое смирение пройдёшь к великой славе».
Когда свет рассеялся, Пьетро увидел, что он всё там же, в хлеву, среди животных, в глазах которых сейчас читались удивление, испуг и радость одновременно. Значило ли это, что они тоже видели то, что он видел? Слышали то, что он слышал? Ничего не изменилось кругом, но всё странным образом преобразилось, предстало Пьетро в другом свете. Ему казалось, что в этот миг, стоило ему только сосредоточиться и задуматься, он угадал бы исконную сущность и назначение звёзд, сияющих сквозь дырявую крышу хлева, понял бы значение каждого вздоха старой овцы на сене, жужжания каждой мошки, дуновения ветерка. Всё было не случайно, всё происходило по премудрой Божьей воле, и он, Пьетро, сделался сопричастником этих таинств. Он испытал прикосновение Вечности, будто побывал на своей настоящей, дальней родине, в которую ему надлежит когда-то отправиться. «Чрез великое смирение пройдёшь к великой славе», — всё ещё звучали в его ушах невыразимо сладкие слова Ангела. Пьетро не чаял земной славы — он знал, что Ангел говорит о славе небесной, о том, что Пьетро предстоит смирением войти в славу Царства. Он не мог уже сдерживать переполнявших его слёз счастья. Он рыдал, задыхаясь от этого нежданного дара, улыбки Небес.
Глава 22. Непобедимое Солнце
Папство есть не что иное, как призрак почившей Римской империи, восседающий на её могиле.
Томас Гоббс. «Левиафан», 1651
2007, 18 сентября, Рим
Когда Анна, в сопровождении Адриана, ступила на разогретую солнцем пиаццу Сан Пьетро, ей стало вполне ясно, что она попала в самое популярное в Европе место — место, за которое миллионы паломников и туристов проголосовали своими ногами и деньгами. Нигде ещё ей не доводилось видеть такого интернационала и таких странного вида личностей, которые сновали тут и там в ватиканской сутолоке. Повсюду вышагивали важного вида монахи в балахонах всевозможных цветов и оттенков, со многими цепочками и верёвочками, на которых болтались тяжёлые кресты, разные символы, иконки. Высокая, почти на голову возносящаяся над толпой африканская женщина, тоже, по всей видимости, монахиня, особенно привлекла внимание Анны. Она была облачена в светлую кремовую тунику, из-под которой торчал высокий белый римский воротничок — такой, какой носят обычно священники. Через плечо у неё был перекинут зелёный мешок, а пониже груди болтался от её размашистых шагов большой золотой крест греческого образца. Женщина напоминала Анне не то баскетболистку, не то певицу из церковного хора — такими она их видела в американских фильмах.
Адриан заметил её изучающий взгляд и прокомментировал:
— Так одеваются монахини итальянского ордена Фатимы.
— Интересно, — задумчиво сказала Анна, окидывая взглядом открывшийся перед ней панорамный вид площади с неизменным обелиском, возвышающимся в центре. — Что всё-таки так привлекает сюда людей? — Она прочитала в интернете, что в Ватикане постоянно проживает менее тысячи человек. Все или почти все люди, которых она сейчас видела, откуда-то приехали сюда или пришли.
— Религиозный «диснейленд», — с уверенностью сказал Адриан. — Закрытый религиозный мирок, который существует здесь на протяжении вот уже тысяч лет.
— Тысяч? — невольно вырвалось у Анны.
— Уже во времена этрусков это место было паломническим центром, куда отовсюду стекались паломники Кибелы, — ответил Адриан.
Анна глядела на элегантную колоннаду Бернини, которая только подчёркивала овал пиаццы, но не замыкала его. Громада собора заполняла всю противоположную сторону площади.
— Согласно археологическим находкам, изначально на этом месте поклонялись фригийской богине Кибеле и её сыну Аттису, — продолжил Адриан. — Однако постепенно этот культ утратил и почти забыл свои ранние формы и истории, иногда очень драматичные и событийные. От них сохранились одни лишь имена. Культ эволюционировал в извечный древний культ Царицы Небесной.
— А когда началась застройка холма? — поинтересовалась Анна.
— В незапамятные времена, — уверил её Адриан. — Правда, от ранних построек мало что уцелело, в основном только подземные части. А надземные безжалостно разрушались последующими поколениями строителей — ведь территория Ватиканского холма очень ограниченна. Ну а в качестве первой монументальной, имперской постройки на холме император Калигула выбрал громадный круглый театр — цирк.
— Странный выбор, — заметила Анна.
— Почему же странный? — поинтересовался Адриан.
— Ну, можно сказать, святая земля, и вдруг — цирк.
— Все театральные и цирковые представления изначально были организованы жрецами древних культов, — объяснил Адриан, — чтобы в наглядной форме сообщить зрителям и непосвящённым мистерию.
— И что это были за представления?
— Любовные «мыльные» оперы с участием богов и смертных, — пояснил Адриан. — Театральные представления играли роль религиозной пропаганды. В самых древних мистериях разыгрывалось, как Кибела нашла брошенного родителями мальчика, который вырос и стал её любовником. Эти мистерии сменились новыми, в которых Аттис представлялся уже сыном Кибелы. Будучи очень привлекательным для женщин, он не отказывал себе в любовных утехах. Кибела, узнав о его похождениях, обезумела от ревности. В приступе раскаяния Аттис кастрировал себя лунным серпом. К этому более новые легенды добавляют, что вскоре после этого он был случайно убит на охоте. А дальше — всё как по писаному: погребение, оплакивание, воскресение, ликование…
