— Но каким образом число 36 является производным для 666? — не поняла Анна.
— Сумма всех целых чисел от единицы до тридцати шести даёт число 666, — объяснил Адриан.
Анна с досадой подумала о том, что она и сама могла бы догадаться. Она хотела спросить его что-то ещё относительно этого числа, но они находились уже на самой вершине массивной лестницы собора Святого Петра и вместе с десятками других туристов входили в открытые двери базилики площадью в семь футбольных полей. Вряд ли какая другая постройка на земле могла хотя бы уже по размерам соперничать с этой! Примерно так должен чувствовать себя муравей, забравшийся в человеческое жилище.
Они прошли мимо знаменитой Пьеты, вытесанной рукою двадцатитрёхлетнего Микеланджело. Через пуленепробиваемое стекло Анна смотрела на обмякшего Христа с безжизненно откинутой головой и упавшей рукой. «И рёбра просвечивают!» — заметила она. Гигантские статуи святых недоверчиво смотрели на Анну своими каменными глазами. «Зачем ты пришла? — казалось, говорили они. — Ты же всё равно в нас не веришь».
— Мы сейчас прошли через главный вход, или нартекс, — объяснил Адриан. — В старых римских базиликах нартекс был тем местом, где женщины, некрещённые и находящиеся под дисциплинарным наказанием должны были оставаться во время совершения службы.
Они прошли в глубину здания, и чарующая атмосфера собора медленно, как сгущающийся туман, со всех сторон обволокла Анну. Геометрия направленных вверх арок и окон создавала впечатление лёгкости. Даже воздух внутри собора, казалось, вынужден был подчиниться геометрическому континууму — он был тих и прохладен, с лёгким привкусом курящегося благовония. В куполе собора, ровно по центру, находилось огромное круглое окно, через которое, как и в Пантеоне, свет вливался в собор. Кроме него в куполе были ещё и продолговатые вертикальные окна, проходя через которые свет, прежде чем хлынуть в собор, делился на солнечные снопы.
Прямо под центральным круглым окном располагался трон апостола Петра, покрытый огромным бронзовым палатином, который поддерживали четыре колоссальных позолоченных столба. На столбах стояли ангелы и дули в трубы. Внизу, возле престола, сгрудилась большая группа людей, распевающих молитвы на латыни.
Закончилась месса, и группа священников уходила стройной процессией куда-то вглубь собора. Впереди шёл епископ в одежде, блестящей золотом. По бокам, будто охраняя его, шли двое больших дьяконов с нашитыми на плащах красными крестами. «Прямо как крестоносцы!» — подумала Анна.
Они подошли поближе к трону Петра. Отсюда ей было хорошо видно, как стёрлась за столетия от поцелуев правая нога апостола, до которой могли дотянуться пилигримы. На голове Петра, словно шляпа, красовалось золотое солнечное колесо.
— Это на самом деле очень древняя статуя, — пояснил Адриан, кивая на сидящую на белом престоле почему-то чёрную статую Петра с поднятыми и сложенными вместе двумя пальцами правой руки. В левой руке Пётр держал два ключа. — Многие считают, что когда-то эта статуя занимала центральное место в Пантеоне. Ты только посмотри на его тунику, посмотри на жест руки, на сложенные пальцы. Ни одна скульптура времён Ренессанса не может сравниться с этой в подлинном понимании одежды и телодвижений дохристианского Рима. Нет, этой статуе — не одна тысяча лет, и даже не две.
— И кем же «Пётр» был раньше? — спросила Анна, внимательно разглядывая статую.
— Скорее всего, перед тобою сам древний Юпитер, — ответил Адриан. — Убери буковку «ю» — и перед тобою апостол Питер собственной персоной!
— Но почему он чёрный? — удивилась Анна.
— В древних традициях боги рассматривались как источники света и тьмы, блага и напасти. Это бесконечная смена добра и зла, иня и яна, мужского и женского начал. Полы в вавилонских храмах укладывались из огромных, чередующихся друг с другом, как на шахматной доске, белых и чёрных плит — в знак признания равенства и неизменности этих двух начал. Юпитер был ночным богом. Древние верили, что на ночь солнце спускается в море — в прекрасное Римское озеро — и становится богом моря, богом рыб — ночным, чёрным богом. А потом, через промежуток времени, снова исполняется светом. Древние жрецы финикийского бога Дагона — бога солнца под водою — изображали его с рыбьей головой.
Первосвященники Тира носили на голове остроконечные митры — рыбьи головы — в знак своей преданности Дагону. Потом эта практика перекинулась к жрецам в других странах, и сегодня точно в такой шляпе щеголяет и папа.
— Значит, — заметила Анна, — они верили, что их боги одновременно добры и злы?
— Именно, — кивнул Адриан. — Христианство провозгласило, что Бог есть свет и нет в нём никакой тьмы. Но, наверное, древним было виднее. Возможно, поэтому древние религии и продолжают пленять людей. Они более… реалистичны, что ли. Боги — они такие же, как и мы.
— А что христиане об этом говорят? — поинтересовалась Анна. — Они должны как-то это объяснять, понимать?
— Они всё валят на сатану: он, мол, ответственен за всё зло в мире. А Бог добр. Но тогда — это бессильный Бог. Что в Нём толку? Почему не может совладать со злом? Римская церковь, по сути, давно отказалась от реальности сатаны — точнее, его приберегли для подземного мира, сделав вечным господином ада.
Они долго ещё бродили по мраморной громаде базилики, и комментарии Адриана переплетались с размышлениями Анны. Место, являющееся духовной Меккой для миллионов христиан, ничуть не прибавило ей веры. Наверное, оттого, что её гидом по этому «религиозному диснейленду» был наихудший из скептиков. И всё же ей было интересно с ним. Время от времени она задавала ему вопросы, и Адриан всегда был способен удовлетворить её любопытство. «Он — настоящая ходячая энциклопедия, — с восхищением думала Анна. — И мыслит совершенно иначе — не как все».
Анна и Адриан вышли из базилики и продолжили свою экскурсию, бродя по бесконечной связке заставленных мраморными, железными и бронзовыми монументами коридоров, связывающих бесчисленные папские дворцы, холлы и галереи в единый музей, обойти который за один день не представлялось возможным. Со всех сторон на них глядели фрески, картины, статуи — людей, богов, животных, мифических персонажей. Выверенные, просчитанные жесты мраморных тел подчёркивали несовершенство современных посетителей — этих муравьёв из XXI века, зачем-то явившихся в этот многовековой театр совершенных форм и предметов, в изысканное общество легендарных героев, могущественных пап и императоров, премудрых философов, храбрых воинов и прекрасных женщин. Это был гигантский лабиринт религий и предрассудков, правды и вымыслов, истории и пропаганды. Они осмотрели «Комнату печали», расписанную Рафаэлем. Под впечатлением от рассказов Адриана Анна пыталась представить, как в одно время в соседних залах работали Микеланджело и Леонардо, изображённый Рафаэлем в обличье Аристотеля в «Афинской школе», — а сам молодой Рафаэль бегал смотреть, чем занимаются великие мастера, ещё не догадываясь, что попадёт в их число.
— Я сберёг самое лучшее напоследок, — сказал Адриан, когда они оба были уже утомлены хождением по залам и перенасыщены созерцанием предметов искусства. Анна поняла, куда они идут, — заметила маленький, невзрачный указатель на стене: «Сикстинская капелла».
