— С приходом христианства, — продолжал тем временем Адриан, — Колизей постепенно отказался от гладиаторских боёв.
— И как же он использовался? — спросила Анна.
— Обычно — никак. Всё здесь заросло лесом, бродили дикие звери, прятались преступники. В зените Средних веков, когда подступала уже волна Ренессанса, папы пытались устроить из Колизея нечто вроде ткацкой фабрики по совместительству с борделем. Так что когда-то здесь располагался самый большой в мире публичный дом.
— Неужели это правда? — недоверчиво спросила Анна.
— В те дни церковь действительно держала под своим контролем все публичные дома в Италии, — кивнул Винченцо. — Я читал об этом. Это приносило Церкви немалую прибыль. Но над чем папы не были властны — так это над быстро распространяющимися венерическими заболеваниями. Поэтому эта «индустрия» никогда не смогла подняться выше определённого уровня, и идея с Колизеем тоже провалилась. Правильно я всё говорю, профессор?
— Браво, Винченцо! — воскликнул Адриан. — Я поражаюсь твоим научным горизонтам. Да, проект провалился. К тому же несколько раз Колизей горел. Потом папы стали сами разбирать его по камням на строительство своих резиденций. В XVII веке могущественный кардинал Альтиери проводил в Колизее бои быков, но с его смертью и это дело заглохло. С тех пор он стоял, зарастая лесом, пока Муссолини не пришёл к власти и не начал реставрацию.
К этому времени они уже поднялись на верхний уровень, и стрелочки, указывающие в направлении музея Эроса, сделались очень настойчивы, приведя их в просторный современный холл, примыкающий к внешней стене здания.
— Разве это не странно, — заметила Анна, — что музей Эроса разделяет крышу с Колизеем?
— Мне кажется это вполне естественным, — пожал плечами Винченцо. — Ведь Колизей был посвящён римским богам, а Эрос, на мой взгляд, самый из них привлекательный. Большинство других богов давно пребывают в забвении, но кто может забыть об Эросе?
Анна почувствовала, как кровь приливает к её щекам. Присутствие бога плотской любви действительно остро ощущалось под крышей Колизея — особенно в присутствии Винченцо. И хотя она знала, что он был геем, она как-то не могла в это поверить.
Надписи на различных языках сообщали туристам, что в музее собраны экспонаты со всей Италии и из разных частей Европы. Они прошли вглубь помещения. Красно-чёрные вазы из Помпей представляли сцены оргий. Картины, фрески, мозаики на стенах изображали мужчин и женщин совокупляющимися во всех мыслимых и немыслимых позах. Анна глядела на бесчисленные обнажённые тела, отлитые из бронзы, высеченные из мрамора, выложенные из мозаики и нарисованные краской: мужчины и женщины, мужчины на мужчинах и на детях, женщины с женщинами и с животными… Свобода греческих и римских сексуальных нравов неоспоримо утверждала себя в этих стенах, и Анна подумала, что корни сексуальной революции следует на самом деле искать в античности. В центре выставки располагалась безглавая Афродита — мать Эроса.
Анна задержала взгляд на мраморной композиции, изображающей Психею в объятиях Эроса. Ей показался несимпатичным, даже противным этот Эрос. Несмотря на его совершенные черты и, похоже, неуёмную жизненную силу, он вряд ли тянул на что-то большее, чем породистое животное — племенной бык, облёкшийся в формы человеческие, почти ангельские. Бродя по экспозиции, Анна не могла не заметить, что образ Эроса эволюционировал за столетия своего существования, превратившись из буйной, почти безличностной силы природы в божество любви, а позднее дегенерировал в putto — пухленького ребёночка-ангелочка с луком в коротеньких ручках, каким его изображают на открытках.
Анна задержалась возле скульптуры крылатого Эроса. Надпись под ней поясняла, что эта скульптура является копией с античного оригинала Лисиппа, IV столетие до н. э., которая была выполнена в Риме в ранний имперский период. Анна внимательнее присмотрелась к тому, как Эрос обращался со своим луком: правой рукой он крепко держал его за верхний конец, максимально отстраняя от головы, будто боясь своего собственного оружия. Стрелять он не собирался, да и стрелы нигде видно не было.
— Мне кажется, — сказала Анна, когда к ней подошёл Адриан, — что он держит в руках не лук, а змею.
Адриан с удивлением посмотрел на неё.
— Ты заметила это?
Винченцо тоже подошёл ближе.
— Что заметила? — заинтересовался он.
— Змея, — ответил Адриан.
— Змея? Где? — недоумённо спросил Винченцо и, приглядевшись внимательней, присвистнул так, что некоторые головы повернулись в его сторону. — Да-а-а, — задумчиво протянул он. — Похоже, Анна права. Наверное, в оригинале он действительно держал в руках змею. А потом змею сломали, а Эросу сунули в руки палку. Ведь такие вещи встречаются в искусстве сплошь и рядом, правильно? — он обернулся к Адриану за поддержкой.
— Такие вещи в искусстве действительно встречаются, — кивнул Адриан. — Но в данном случае ошибки не произошло. Змей в руках Эроса — это сокрытый, скрывающийся змей.
Глава 25. В которой по дороге в монастырь у Пьетро происходит памятная встреча
Уклони очи твои от меня, потому что они волнуют меня; волосы твои, как стадо коз, сходящих с Галаада; зубы твои, как стадо овец, выходящих из купальни.
Песнь Песней, 6:5–6
Как может женщина, будучи столь большой, проникнуть в глаза, которые так малы?
Бернард Гордонский (1258–1318)
1227, 19 августа, Файфоли, Беневенто
Пьетро не знал, как долго он лежал, уткнувшись лицом в траву. Из молитвенного состояния его вывел звук — голос, показавшийся ему таким же естественным и земным, как чириканье птиц и шуршание травы. Он открыл глаза и обнаружил прямо перед собою пару босых ног. Пьетро поднял голову и увидел, что ноги принадлежали девочке-крестьянке, которая была, наверное, сверстницей его младшей сестры. В руках она держала покрытую тряпицей корзинку.
— Ай-ай! — вскрикнула девочка и отскочила в сторону. В её больших чёрных глазах светились страх и любопытство. Она, видимо, раздумывала, бежать ей или нет.
— Не бойся, — улыбнулся ей Пьетро. — Я не кусаюсь.
Он не был уверен, что девочка поняла его. Пьетро сел на траву. Девочка ещё попятилась назад, но не убежала.
— Не бойся, — тихо и доброжелательно повторил оно. — Я тебе не сделаю зла. Я — облатус.
— Облатус? — повторила девочка, недоверчиво его рассматривая.
— Да, облатус, — Пьетро обрадовался, что его понимают. Он знал, что даже жителям соседних деревень нелегко бывает объясниться. А сейчас он был далеко от дома. Пьетро знал латынь, но это знание вряд ли могло помочь ему в общении с этой дикаркой, и говорил он медленно, отчётливо произнося каждое слово. — Я — Пьетро. А как тебя зовут?
Девочка сделала несколько шагов ему навстречу, притягиваемая любопытством.
